Шрифт:
Князья в это время уже, казалось, обговорили дело и норовили отъехать, оставив суд на тиуна Вербова, но тут тиун прокричал:
– Купец Некомат прозвищем Сурожанин бьет челом князю Володимеру Ондреичу, дабы вернуть собе на двор Елизара Серебряника, бежавша из полону, а ране, во граде Суроже, продавшего себя в холопы обельные...
– Тут тиун Вербов простер ладонь к толпе и сладко позвал: - Выйди, Некомате!
Из толпы выступил купец Некомат в богатом легком иноземном платье выплыл лебедем, этаким дьяволом беленым вырядился, князьям самим глаз не отвести. Русского на нем ничего не осталось, вот ведь какие они, сурожане: до самого моря ходят через степи ордынские, и никто их не тронет. Все задарены. Все по ханову указу остерегаются саблю поднять на них или стрелой задеть. Зато и они не оставляют благодетелей: дары шлют то сотникам, то темникам, а раз в год и хану воедино складывают серебро да заморские диковины. Не внакладе, сердечные! В дальних землях и на своих торгах втридорога выгребают за всякие безделицы. Губку морскую - плевый товар, а нахвалили по всей Руси, и теперь не только князья и бояре, а и черные люди на Москве без той губки в мыльню вроде как идти не смеют... Да что там губка! Ткани, оружие, золотые да серебряные поделки, всякую прянь благовонную для медов сладких да печива возами везут, а продают, наперстком за великую цену. Ох, сурожские купцы-дальне-ходцы! На злате едят, на серебре спят и златом же осыпаны. А Некомат этот - вся Москва ведает - из дальних земель девок навез в сундуках с дырьем верченым, дабы не задохнулись, а девки-те оказались не куплены, как водится, а крадены, допрежь того зельем снотворным напоены. По слухам, бояре первостепенные и те в долгах у него ходят - вот он, купец-то!
– А вестимо ли Некомату, что беглый полоняник Елизар Серебряник пристал к кузнецкой сотне и вошел в мои численны люди?
– спросил Серпуховской.
Серпуховской привстал со стольца, наклонился в сторону великого князя и негромко проговорил:
– Это он, Серебряник, подобрал во степи стреляного человека, что из Сараю притек...
Кивнул и с интересом стал рассматривать Елизара.
– Почто, Некомате, вырядил ты себя супротив князя?
– виновато спросил тиун. Казалось, он боится купца: верно, немало кун заплатил ему сурожанин за помощь, а тут - князь...
– Сей холоп - мой! Он мне божился куны отслужить и в смердах моих остаться до конца живота! Он беглый, а со времен Мономаховых...
– Вольной я!
– крепким голосом грянул Елизар. Он вышел на целых два шага вперед Некомата, и всем открылась его высокая стать, сильные руки, торчащие из засученных рукавов, и жарко горела рыжая голова, стриженная под "горшок" - работа сестры.
– Ты мой холоп!
– топнул ногой Некомат.
– В иные годы он за день гнездо стрел ладил, сам мне похвалялся, когда пособить просил в Суроже! Мой отныне холоп!
– Вольной я!
– Молчи!
– вмешался тиун.
– Помолись и скажи суду: помог ли тебе купец Некомат из полону утечь?
– Не было того! В Суроже я куны брал у него - то истинно так, а бежал я един! Не было там никаких Некоматов, ночь была с грозою... Не было купца сего и тогда, когда меня, младого, на аркане вели в Орду. Куны я верну ему - пусть так и пропишут ябедники, а во холопы не пойду, не то что в смерды!
– Ты холоп! Иди ко господину своему!
– взвизгнул Некомат.
– Пойду, когда камень по воде поплывет!
– Эко, мудростью насыщен!
– крякнули в толпе.
– В мудрецах не хаживал, а сапоги мудрецов нашивал!
Дмитрий улыбнулся на эти слова, и улыбку эту тотчас заметил Елизар. Он вышагнул ближе к помосту и низко поклонился великому князю:
– Великий княже, вели слово молвить!
Тиун Вербов кинулся было оттеснить Елизара, но Дмитрий обронил сверху:
– Пусть скажет холоп!
– Великий княже! Не дай сгинути холопу твоему! И ты, князь Володимер! На твоей трети поселился я ныне у сестры, оборони и ты меня! Того ли ради тек я из полону, чтобы Некомат за горсть серебра внове топтал меня? Из полону притек да убережен - заново рожден! А ему любо кабалить меня, видал сей лукавый Некомат, как я серьги лью да усерязи лажу, вот и желает, дабы я тешил его, богатства преумножая. А за что? За липку горсть сребреца? Так его, серебро-то, во степи растряс - поди-ко собери! Не я ли молил его: вывези неприметно меня на Русь! Не-ет... Страшился пехоты генуезской, с ней шутки плохи! А как я утек - он тут как тут! А я живота своего мог двукраты лишиться. Копьем-сулицею от ворога отбился, а в порубежном поле своима рукама татарина придушил, вот те крест, княже!
– Хоробрым пролыгается! Видывал я этаких во-ев!
– воскликнул Некомат.
– Видывал, да токмо не таких! Попался бы ты мне...
– Премерзкий холоп! Я тя сгною!
– Вольной я, и затвори уста свои поганы!
– Не лайся!
– встрял тиун.
– Тут суд княжий, а не торговой ряд!
Елизар проворчал что-то непонятное.
– Княже! Он лается черно!
– донес Некомат и руками за уши, будто не слыхивал.
– Это по-каковски он тебя?
– спросил Дмитрий с интересом.
– По-персидски!
– Так ли, Серебряник?
– Истинно, княже, по-персидски, токмо... на русский лад!
– А что!
Елизар помялся, но тряхнул головой - рыжим костром и смело выпалил:
– Сказал: во честном бою я таких Некоматов на дюжину сорок кладу! Княже! Оборони сироту своего!
– А не истаяла ли вера твоя на чужбине?
– Не истаяла, княже.
– А не ел ли ты мясо по средам и пятницам, по малым и великим постам? : .
– Он тамо кобылье молоко пил!
– как удар кнута, резанул по спине Елизара выкрик Жмыха. И чего надобно поганцу?
На судах такие крикуны - дороже золота для тиунов, подвойских да ябедников. Они всегда готовы распутать узлы в пользу тиуна. Хоть и лгут они, хоть люди страдают от облыжных слов, зато суд идет скоро...
– Так ли?
– Не скрою, великой княже, пил тамо кобылье молоко - поганился, токмо с той поры отмолил тот грех.
– Ну, коли отмолил...
– А у него баба татарка!
– острее сабли срезал Жмых.
Елизар барсом кинулся на Жмыха и стал давить поганую глотку.
– Стража!
– взревел тиун.