Шрифт:
– Как рубка?
– спросил Дмитрий.
– Ру-убим, княже! Токмо литва постреливать взялась, понеже опаску чует, окаянна!
Монастырев говорил, а сам продирался меж скамей.
– Сторожу выставь!
– тотчас наставил Шуба.
– А у меня услано наперед две сотни лихих... Дай-кося меч-то дорогой!
– Монастырев выхватил из руки Шубы меч в дорогих ножнах, но тот вцепился и выдрал назад.
– Полно тебе, озорник!
– и стал прицеплять к боку - от греха подальше.
Дмитрий улыбкой простил озорство воеводы и тоже сел на столец, с которого подымался над военным советом на две головы. Всем был виден начищенный самим мечником бронзовый панцирь на груди. Иссиня-черным отливали кольца кольчуги. Дмитрий был без шлема и без корзна на плечах.
– Разоблачитеся малым обычаем, - посоветовал он устало, а когда посымали шлемы, порасстегнули доспехи, помогая друг другу ослабить ремни, прямо спросил: - Что порешим с вами? Ладно ли, что велю держать Ольгерда в заовражье? У кого помыслы иные?
Вельяминов оглянулся, пощупал колючими узко поставленными глазами воевод, как бы стыдя их за возможную наглость перечить приказу Дмитрия, и всех смущал немного этот взгляд, только незаметно пришедший Владимир Пронский выдержал и заставил тысяцкого отвернуться. Пронский был смур и, кажется, болен. Вот уж второй десяток лет спорит он с Олегом Рязанским за рязанское княжество, будучи тоже князем, даже посидел в минувшем году на княжестве этом, да пришлось выкатиться из Рязани: не принял его люд, зря старался великий князь Дмитрий, когда выдавливал Олега полками из города. Лучше бы и не сидеть там те короткие месяцы - одна насмешка вышла...
– Пронский, что скажешь об этом?
– Дак чего, княже... Петух литовский без гребня ноне, Митька выдрал ему гребень-то...
– Разумею... Дух ему повыпустили, а Тверь?
– А Тверь, княже, в рот Литве глядит,
– Истинно так...
– вздохнул Дмитрий.
– А тысяцкой чего?
Вельяминову всегда первое слово должно быть дано, потому он немного приобиделся за разговор с Прон-ским. Коль он, Вельяминов, самый большой военный начальник, так его и вопрошай первого... Тень обиды осталась и за сына, за Ивана, коего великий князь не велел брать в поход.
– Коль обложим через два дни Ольгерда да ударим с трех сторон - велик урон причиним. Литва, она там вся почитай, на виду, токмо надобно оба крыла - лево и право - выбить из лесу, а потом лучным боем, густым - из-за дерев...
– Истинно беседует тысяцкой!
– поддержал Коче-вин-Олешинский, наперед ведая, что за похвальбу даже не в черед Вельяминов не обидится.
– Ныне по весне, когда рыба у берега косяком щаперилась, я ее стрелой бил, не глядючи, вот вам крест!
– и зацапал бороду и голову пальцами - волосы кверху, бороду потянул вниз.
– Так-то оно та-ак...
– протянул Морозов.
– Токмо литва, она те, боярин Юрья, не плотва.
– Плотва - не плотва, а ныне баба-портомоя пошла у меня на Москву-реку с ведром, зачерпнула, а там, в ведре-то, рыба! Она глыбже ступила, загнула подол-от...
– Ты не про то, боярин Юрья!
– одернул болтовню Олешинского Дмитрий. Хороша ли дума тысяцкого нашего Василья Вельяминова?
– Хороша, коли так...
За пологом шатра послышался властный голос, распевный и красивый:
– Даруй вам бог, о преславное воинство наше, долги годы и легку смерть за дом пресвятой богоро-оди-цы-ы!
– О! Отец Митяй!
– воскликнул Монастырей.
– Весел с похорон-то...
– хотел было позлословить Акинф Шуба, но подобрал язык: коломенский поп Митяй отныне при великом князе неотлучно, это его духовник, а по возвращении Дмитрия из Орды сладкоречивый иерей занял приход в церкви кремлевской Михай-ла-архангела, и был возведен великим князем в печатники,. Серебряную печать великого княжества Московского носит на шее, рядом с крестом...
– Мир дому сему-у-у!
– громогласно пропел Митяй, еще только сунув голову в шатер.
– Почти нас, отче!
– позвал его Дмитрий.
Митяй прошел, растворяя в воздухе шатра запахи ладана и отрадный дух бражного меда. Выпил отец Митяй над могилами порубленных у той реки... Там и задержался священник, пока убирала в скудельницы побитых сотня Монастырева. Литовцев хоронили пленные...
– Не сей ли час ведеши, Митрей Иванович, преслав-ных воев своих на врага треокаяннаго?
– Нет, отец Митяй, не сей час, да не за горами...
– Не пора ли, княже, ужинать да на молитву?
– Всему свой час, отче Митяй, - сухо ответил Дмитрий, и тот мигом уловил недовольство.
– Благословляю вас, мужи отменны, и все ваше... наше преславное воинство-о-о! Не смей рассмехатися, Монастырей! Ты преславен ныне? Но возьмите врата славы ваши и врата славы господа нашего - врата вечнаго! Господь войдет во врата славы един, како перст, како солнце на небеси! Он крепок и всесилен! Он силен в брани, и да воздастся слава ему! Аминь!