– Чем смущена душа твоя?
– спросил он кротко.

– Наставник мой, Карп, велел испросить: коли праведники духом своим сильны, к богу близки и примерны в делах своих, то почто праведники те от людей бегут? Почто жить им в пустынях, лесах да пещерах?

– Ядовит язык твой, сыне... Скажи мне: есть ли при тебе серебро?

– Звенит помалу.

– Где ты носишь его? Чему дивишься? Отвечай!

– На шее, в малом тобольце.

– А почто не во длани носишь, открытой всем?

– Во длани носить - серебра не видать: развеют его желанья свои и людской глаз.

– Истинно так, сыне... Но серебро - тлен. Я же реку: духовная ценность вечна, нетленна, но и хрупка, и всяк норовит коснуться ее, а потому хранить ее надобно строго, неприлюдно, дабы не истрепали ее всуе, дабы от рук нечистых не истаяла она. Да и времена ныне смятенны. Внемлешь ли словам моим?

Евсей задумчиво приумолк. Шапку он еще крепче, обеими руками прижал к голове. Игумен снова благословил толпу - двух крестьянок, убогого горбуна и четверых еще, что были с Евсеем.

– Отче Сергий!
– воскликнул Евсей, увидав, что игумен пошел в сопровождении Пересвета, но старец не остановился, а лишь повернул на миг голову, слушая.
– Поведай: ладно ли деют попы, что на крестьбинах, похоронах да свадьбах мед бражкый пьют, а в проповедях не велят того мирянам? Почто попы венчают и развенчивают не пораз за посул великой?

– Отринь, сыне, приход его и внимай тем, кто праведен.

– А праведен ли епископ, еже весь чин его на мзде поставлен?
– Евсей забегал вперед то слева, то справа, при каждом вопросе старался заглянуть в лицо игумена.

– Праведен тот, кто жив трудом своим и словом, услышанным из божьих уст.

Между тем толпа разгоралась и при каждом новом вопросе Евсея и ответе игумена все горячей выказывала свой интерес. Горбун же кричал, непонятно и дико, махал руками на Евсея, стараясь унять еретические речи.

– Мой наставник, Карп, всех попов отринул! Всех епископов и самого митрополита!

– Почто так?
– не выдержал и-спросил Пересвет. Евсей глянул на него, с опаской забежал на другую сторону, слева от игумена, и ответил:

– Понеже все они церкву божию себе в корысть обратили, превратя дом богородицы во сундук бездонен! Попы - разрушители веры христовой! Достоит ли при-мать от их таинства святые, коль сами они обычаем похабны?

Пёресвет вспомнил ту ночь, ту ночевку в сторожке Симонова монастыря, речи стригольника Карпа - тот говорил то же, только был еще непримиримей и злей, а речи о вере были еще крамольней и страшней.

Но вот уж и монастырь, богомольцы у ворот. Какой-то боярин привязал лошадь под дорогим седлом у коновязи, а телегу, груженную мешками и кадушками, подправил к самым воротам.

– Отче Сергий!
– воскликнул боярин.
– Благослови раба божия Никиту да приими дары скромны: рожь, пшено, мед пресной и сыры.

Игумен приблизился к нему и долго крестил его, потом твердо сказал:

– Дары отвези ко двору и раздари тем, что трудится о них, но гладом истощает себя, - рабам и рабыням, детям и внукам раздари.

Он растворил ворота, оставив их настежь, и оттуда, со двора, пахнуло тонким запахом печеного хлеба.

– Удались ли хлебы ныне?
– спросил игумен хлебопека.

Пересвет не успел ответить, что хлебы удались и хватит их на братию и нищих.

Над Троицкой обителью раздался колокольный звон и потек по реке, над лесом, достигая села Радонежа и созывая к обедне монахов и мирян.

* * *

От Князева подарка, от коня, отец Сергий не отказался, но и ездить на нем. не обещал. Велел отвести ему лучшее стойло, в плуг не впрягать, а следить за конем поставил опять же Пересвета. Этот инок исправно пек хлебы, главной же работой была конюшня, заготовка сена, овса на зиму, пастьба летом, и все это Пересвет делал исправно и радостно.

После обедни посыльные великого князя - Тютчев, Квашня и новый их сотоварищ, принятый ими вместо погибшего Семена, Яков Ослябя, засобирались в Москву. Не по душе, видать, молодым Князевым дружинникам тишь монастырской обители, лучше они припоздают, заночуют в какой-либо деревне, посидят у костра на берегу реки... Однако игумен Сергий не пожелал их отпустить спроста, не расспросив хотя бы о делах мирских, княжеских, о событиях, уже волновавших княжий двор, мир и монастыри.

– Во здравии ли отец твой?
– спросил игумен Якова, но ни словом не обмолвился о брате его, иноке Родионе, ушедшем куда-то на Двину или дальше искать рай на земле.

– Болен, батюшко, - потупился Яков.

Старец внимательно рассмотрел его - суховатый, костистый, голосом, однако, крепок, он походил на брата своего. "Вернется ли?" - подумалось игумену. Посыльные сидели на низком крыльце игуменской кельи. Слушали весну, слова роняли негромко, обдуманно, как могли, опасаясь не угодить отцу Сергию.

– Вернулись ли сын Вельяминова с Некоматом из Твери?

После смерти тысяцкого Василия Вельяминова в минувшем году сын его Иван не был поставлен на место отца: великий князь упразднил высокую должность тысяцких на Москве. В обиде Иван бежал в Тверь.