Тетки, окружившие нас, загудели, закивали головами, но одна вздохнула:

– Охо-хо, с этим Макарычем лучше не путаться, под какой хошь закон подведет.

– Ребенка-то?
– удивилась Маруськина бабка.
– Да чо мы, безголосые али как?
– В руке она держала поварешку и трясла ею, будто хотела врезать Макарычу по лысому лбу этой штуковиной.

Подошел бригадир, сытый и веселый. Ничего он не слышал, про что тут толковали.

– А ну, граждане бабы, поехали дальше, пока вёдро. Не дай бог, дождь зарядит.

Тетки стали расходиться.

Кто-то тронул меня за кепку. Я поднял голову. Милиционер уже сидел на лошади.

– Садись!
– сказал он мне печально.

Я просунул ногу в свободное стремя и обреченно сел сзади него.

Женщины приветливо махали мне.

– Не боись, паренек!
– крикнула старуха, обвязанная мешковиной.

Махнула рукой голоногая Маруська. Мелькнул общий чан, молотилка и спешащий к ней бригадир.

Сверху, с лошади, было далеко все видно.

* * *

– Вот что, паренек... как тя, - сказал милиционер.

– Колька, - ответил я, крепясь.

– Ежели пытать будут про горох, говори, что ничо не знаешь. Не брали, мол, никакой горох. Вас ведь только один Макарыч видел?

Я кивнул.

Тетя Нюра шагала рядом с конем и глядела на меня заплаканными глазами.

"Кругом какая-то чушь, - думал я, - горох этот проклятый, Васька куда-то сбежал..."

– Теть Нюр!
– сказал я, стараясь ее успокоить.
– Да вы не волнуйтесь.
– Она взглянула на меня как на спасителя. Как на святого, который тут, на лошадиной спине, трясется.
– Горох рвал я, Васька ни при чем, а сбежать он не мог, что вы! Он, наверное, на Белой Гриве пашет!

Я вспомнил двух изможденных теток и старую лошадь, вспомнил, как глядел на них Васька, когда мы уходили и все время оборачивались с горы, как он поджимал губы и шевелил желваками.

– На Белой Гриве?
– удивился милиционер.
– А ты откуда знаешь? Говорил он тебе, что ли?

– Да нет, - удивился я его непонятливости. Хотя откуда ему было понять?
– Не говорил. Просто мы с ним туда ездили, там две женщины пашут, а поле - ого-го!

Тетя Нюра всхлипнула - то ли на радостях, что Васька еще, может, не сбежал, то ли от горя - пропал все-таки.

– Не реви, не реви, - успокоил ее Игнат, - сейчас доставлю вас и туда сгоняю.

– Будь чо будет!
– проговорила вдруг твердо тетя Нюра, вытирая глаза.
– Будь чо будет, только бы не убег!
– Она вздохнула.
– В жисть тогда перед Иваном не отвечу.

Я знал, что Иваном звали Васькиного отца, и удивился - он же погиб. Милиционер взглянул на нее сверху, цокнул на коня.

– А ты это всерьез, Анна?
– спросил, помолчав, он, и я опять удивился.

Оказывается, Нюрой-то ее зовут так по-простому, а настоящее имя у нее Анна. "Анна!
– подумал я.
– Красивое имя. Как у королевы какой".

– Ох, Игнат, - ответила тетя Нюра, - что тебе и сказать, не знаю. Боюсь, не поймешь ты меня, осудишь, ведь ты воевал, ногу на войне потерял, значит, понять не захочешь.

Я слушал этот разговор вполуха, не очень вдумываясь в него. Все мне тюрьма мерещилась и строгий суд, где на стене висит герб СССР.

– Отчего?
– ответил Игнат негромко.
– Или думаешь, я там, на фронте, с ногой вместе и душу потерял?

– Значит, понимаешь?
– Тетя Нюра взглянула на него удивленно, обрадованно.

– Я-то пойму, но оно, конешно, поймут не все, - ответил Игнат, - даже ваш брат, бабы.

– Да уж я назад повернула, - ответила тетя Нюра, опуская голову.
– У меня ведь Васька уже жених.

– Жених-то жених, да и ты-то ведь не старуха. Старух у нас и так полно, зачем тебе-то к ним приставать? Разве мало у нас и без того горюшка? Мертвые не встанут, а живым надо жить, не в могилу глядеть, не маяться, себя не гнести.
– Милиционер вздохнул, мы проехали немного молча.
– Будь бы я на Ивановом месте, Анюта, - сказал он, наклоняясь с лошади к тете Нюре, - не вернись бы я с фронту, я бы тебя понял, и будь воля, так бы и сделать велел.

– Игнат, Игнат!
– воскликнула тетя Нюра, разглядывая загорелое и обветренное лицо милиционера.
– Вон ты какой! Я и не знала!
– Она взялась за седло и шла близко к лошади, не отрывая взгляда от милиционера.
– Ну, спасибо тебе, что не укорил от всего мужицкого племени! Да уж теперь все решено, и главный прокурор тут не я, не ты, не бабы, а сын мой, Васька.

Что-то мудрено они выражались. То Ваську ловят, то Васька - прокурор.

Мы въехали в деревню, и милиционер остановился возле Васькиной избы. Я сидел и слезать не собирался, потому что понимал: моя дорога дальше. В колхозную контору или того хуже.