– Плохо слышит, - шепнула мне тетя Нюра.
– Руки-ноги целые, а раненый. Контузия у него.

Я понял, почему громко кричал бригадир у молотилки: он, наверное, и шум мотора-то плохо слышал.

Я вглядывался в бригадира, в замкнутое его, бронзовое от загара лицо, отыскивал бабку с карими глазами, которая жала хлеб, ползая на коленках, смотрел на Маруську, оттопырившую щеку, на тетю Нюру в старом, заношенном платке, - я глядел внимательно в эти лица, веселые в такую минуту, веселые оттого, что вон там, возле умолкшей молотилки, лежит, переливаясь на солнце, спелое зерно, и улыбался тоже.

* * *

Ночью я спал в шалаше, рано утром оплескивал лицо в розовой от ранней зари воде, работал потом весь день, подвозя снопы к молотилке, и три дня промчались, будто один. На четвертый день, как раз в обед, сзади зацокали копыта, и кто-то крикнул громко:

– Здорово, бабоньки!

Я обернулся. На лошади сидел усатый дядька в синей милицейской форме. Фуражка еле держалась у него на затылке. Одна нога у милиционера была в сапоге и упиралась в стремя, как положено, вместо другой торчала деревянная култышка, и второе стремя болталось без надобности.

Одноногий милиционер, ловко спрыгнув с лошади на здоровую ногу, подхромал к чану, снял фуражку.

– Хлеб-соль вам, женщины!
– сказал он, вежливо кланяясь.
– Хорошо хлебушка-то, гляжу, намолотили.

– Хорошо, хорошо, - ответила тетя Нюра, - с этого поля хорошо, а в колхозе, может, и плохо.

– Да-а!
– протянул милиционер, принимая от Маруськиной бабки дюралевую ложку.
– Еще жать да жать. И во второй бригаде, и в третьей дополна делов. Терентий давеча в район звонил, матюгался. Обещают комбайн пригнать от соседей. Да и этот танкисты хвалятся наладить.

– Ладно бы машину-то, - сказала тетя Нюра, вглядываясь в желтое море хлеба.
– Сколько тут руками-то проваландаемся?

Женщины заговорили, спрашивали у милиционера про деревенские новости - все же три дня в деревне не были.

– Какие новости?
– неожиданно нахмурился милиционер.
– Никаких новостей. Памятник вот сколачивают.

Тетки стали подниматься, старуха с карими глазами перекрестилась, отвернувшись куда-то в сторону, словно стесняясь.

Поднялся милиционер.

– Нюр!
– сказал он, натягивая фуражку.
– Отойдем-ка, дело есть. И ты, паренек, - позвал он меня.

Думая о лошади, о том, как снова сейчас стану отвозить снопы к молотилке, я нехотя подошел к милиционеру. "Верхом бы еще покататься, думал я, - в седле!"

– Вот что, Нюр, - сказал он, неловко переминаясь с ноги на култышку, - Васька пропал.

– Как пропал?!
– ахнула тетя Нюра.

– Да уж пропал. Три дня нету. Как ты ушла с этим мальцом, так и Васька на работу не вышел. Обыскались, Макарыч в розыск заявил. Говорит, горох воровал твой Васька вот с этим пацаном, да еще за три дня прогула по трудовому законодательству знаешь што...
– Милиционер скрестил пальцы в решетку.
– Я думал, тут он, но нету.

– Ой!
– охнула тетя Нюра.
– Значит, убег!
– Она сорвала с шеи платок, заплакала и опустилась на землю.
– Убег! Убег!
– повторяла она.
– Это я виноватая...
– Она вскинула к милиционеру зареванное лицо.
– А найдут, Игнат, - посадить могут?

– Могут, - ответил Игнат, будто извиняясь.
– По нонешним строгостям могут. Да еще горох чертов!

Тетя Нюра словно только услышала про это.

– Какой еще горох?
– крикнула она и вскочила.
– Какой горох?

Милиционер стоял, опустив голову, и ковырял култышкой мягкую землю.

– Николка!
– крикнула тетя Нюра.
– Какой горох?

К нам стали подходить колхозницы. Они останавливались поодаль и слушали.

Я вздохнул поглубже. Вот какой этот главбух проклятый, оказывается. Не поленился, значит, слазить в огород к Ваське, пока дома никого нет, посмотрел, растет ли горох.

– Это я, - произнес я дрогнувшим голосом, - арестуйте меня!

Милиционер удивленно оглядел меня по частям: сперва штаны, потом живот, потом голову с кепкой блинчиком.

– Арестуйте!
– повторил я.
– Васька тут ни при чем. Это я горох рвал.

– А много?
– осторожно спросил милиционер.

– Два кармана!
– ответил я.
– А Васька меня отговаривал! А я его не послушался!

Милиционер плюнул.

– Чертов Макарыч!
– сказал он.
– Я думал, два мешка.

– И что к пареньку пристали!
– проговорила старуха с веселыми глазами. Коленки она уже снова обмотала мешковиной и походила на пугало руки бы ей только раскинуть да встать неподвижно.
– Он вить работает вон как! Снопы возит! Жал намедни! Дак чо, ему гороху карман набрать нельзя?