– Постараюсь разобраться, - пообещал Жезлов.
– Стоящее мы всегда поддерживали, - и, мягко, по-кошачьи, ступая по ворсистому ковру, вышел из кабинета.

2

Ручьев давно собирался побывать в лесничестве, заодно подышать свежим хвойным воздухом.

Перед отъездом он зашел домой. Выпив стакан горячего чая на дорогу, он обул с высокими голенищами валенки, потом надел новенький полушубок и, прихватив на всякий случай ружье, пошел к машине.

Юркий "газик", пробежав многолюдные городские улицы, вырвался на волю. И вот уже отмелькали телеграфные столбы на асфальтированном шоссе, под колесами белой лентой помчался накатанный санями и автомобильными шинами проселок.

Ручьев никак не мог оторвать взгляда от сверкающих на солнце березовых рощ, от разодетых в расписные камзолы сосняков... Овражные заросли перемешались с голубоватыми полями, с мохнатыми ельниками... И все это делало землю необыкновенно красивой и влекущей.

Когда машина пересекла Оку и вымахнула на пригорок, Ручьев осторожно толкнул локтем шофера Федю и таинственно прошептал:

– Смотри направо - черныши. Вот я их сейчас!..

"Газик", словно споткнувшись, раз-другой дернулся. Шофер подрулил его к обочине проселка, выключил мотор. Ручьев, чтобы не напугать птиц, осторожно приоткрыл дверцу, прицелился. Гулкий выстрел огласил лес. С верхушки елки, широко распластав крылья, упала птица.

– Готова!..
– восторженно выдохнул Ручьев и, взглянув на водителя, похвастался: - Вот как надо стрелять!..

Он положил на сиденье ружье и зашагал по снежной целине за трофеем. Добравшись до елки, бродил вокруг нее, заглядывал под нависшие до земли кроны, но не мог найти ни единого перышка. "Ушел, черт его побери! подосадовал он.
– И царапины после себя не оставил".

К машине вернулся вспотевший, насупленный.

– Ну что, большой?
– с деланным интересом спросил его Федя.

– Унесли его куда-то черти. Все кусты облазил...

– Скажите, пожалуйста, какая непочтенная птица...

– Будет насмешничать-то...

– Не обижайтесь на меня, Алексей Дмитриевич, - смутился шофер.
– Вы в своей неудаче неповинны. Это сидели не черныши, а вороны. А их, бестий, редкий охотник подстрелить может...

– Сам это понял, - хмуро отозвался Ручьев.
– Я же степняк. Вот и опростоволосился. Правда, в лесу бывать приходилось, особенно в войну. Но это было очень давно...

Он сел в кабину, отвернулся к боковому стеклу. Мимо поплыли березовые рощицы, поляны, усеянные мелким можжевельником, вырубки с редкими молодыми сосенками...

Ехали молча. Шофер, поглядывая на задумавшегося секретаря райкома, сказал:

– Лес всегда на размышления наводит...

– Ты прав, Федя. Фронт вспомнил. И как раз дело было в лесу...

...Долина у небольшой речушки с неизвестным названием. Из чащи тянуло распустившимся ландышем и пряным ароматом разнотравья. Кругом было спокойно и тихо, будто и нет войны. Неожиданно в небо черными корнями вросли взрывы снарядов. И сразу все исчезло: и запахи ландыша, и соловьиные трели, и даже небо...

Очнулся Ручьев только под утро. Стояла какая-то необычайная тишина. Из-за кустов лился густой аромат ландыша. Рядом сочились иссеченные осколками стволы берез. И где-то робко, словно пробуя голос, пощелкивал соловей. Во всем теле была нестерпимая боль.

Почти совсем рядом хрустнул валежник. Ручьев от неожиданности чуть не вскрикнул, поспешно отполз за большой прибрежный куст ивняка, затаился. К речушке вышли трое в мутно-зеленых мундирах. Они неторопливо напились, закурили, весело о чем-то переговариваясь. Затем, обшарив взглядом берег, начали раздеваться. У ивняка сложили автоматы, сумки, белье. Двое из них вошли в воду. Третий неожиданно присел на корточки и из автомата прострочил по прибрежным кустам. Над головой Ручьева по-пчелиному прозвенели пули, осыпав ивовую листву.

От боли кружилась голова, тошнило. Ручьев, превозмогая боль, стиснул зубы. Сквозь листву виднелись обнаженные плескающиеся враги. Ручьев пополз. Тихо раздвинув ветки, поспешно потянул автомат. Прижавшись к прикладу, нажал на спусковой крючок. Тишину разорвала резкая сухая очередь. Больше Ручьев ничего не помнил.

Нашли его через сутки, ранним утром, на взмокшем от росы берегу. Он смотрел в нежную синеву неба. Над ним висели разрумяненные ветки ивняка. Узкие длинные листочки трепетали, словно боялись разбудить его от тяжелого, глубокого сна.

Война...

Ручьев отвернулся от бокового стекла и, искоса посмотрев на улыбающегося шофера, толкнул его в плечо:

– Ты чего?

– Да все никак, Алексей Дмитриевич, не могу успокоиться, как это вы черныша с вороной спутали?

– Ну вот тебе. Говорю же, степняк я. Таких птиц мы никогда не видели.

И ему припомнилось детство. Затерянная среди хлебных равнин деревушка Плетневка. Речушка Серебрянка за околицей. И степи, неоглядные степи!..

Да, родная Плетневка!.. После школы - армия. Фронт. Госпиталь. Потом работа в райисполкоме, а по вечерам учеба в сельхозинституте. Трудно было заочнику. Заседания, командировки мешали занятиям. Неожиданно избирают третьим секретарем райкома партии. Кабинетная работа Ручьеву была не по нутру. Тянуло к земле, к хлебным просторам. И он в числе тридцатитысячников уезжает в отдаленный совхоз агрономом. Но, видимо, было суждено стать партийным работником. Коммунисты совхоза избрали его своим вожаком. Просил кандидатуру отвести - не помогло. Люди верили в его справедливость и принципиальность. Теперь эти годы вспоминались Ручьеву, как самые лучшие в его жизни.