3

Спускаясь с крыльца, Ручьев крикнул шоферу:

– Поезжай, Федя, вперед. А мы потолкуем пока.

Избушка исчезла за крутым поворотом тропы. По бокам ровными рядами шли сосны. Как свечи, белели стволы березок. Шли молча, переводя свои взгляды то на уходящую вдаль дорогу, то на сумеречные хвойные заросли.

– Вы, оказывается, стойкий человек, - первым нарушил молчание Ручьев.
– Решение ваше мне по сердцу.

– Признаться откровенно, в молодости я мечтал стать ученым. После окончания академии готовил кандидатский минимум. Сдал, а написать диссертацию не пришлось. Жизнь повернула по-другому.

Буравлев искоса взглянул на Ручьева.

– Теперь о деле. Мы, Алексей Дмитриевич, не артисты. Для красоты слов не бросаем. Мысль эта с детства сжилась со мной. Да все не было случая воплотить ее в жизнь. Я потомственный лесовод, кому же, как не мне, об этом болеть...

– Главное - держаться за свое. Найдутся люди - поддержат.

У перекрестка затормозила машина. Из кабины выглянул шофер. Ручьев махнул ему рукой - мол, поезжай дальше и продолжал свою мысль:

– Я рад за вас, Сергей Иванович. Рад, что так вот встретил... Поразил меня любовью к делу и старик. Живет еще в нем боевой партизанский дух!

– Таким, как он, надо памятники ставить, - поддержал его Буравлев. А у нас на них смотрят, как на донкихотов. Посмеиваются...

– Ничего, ничего...
– дружески похлопал его по плечу Ручьев.
– Вы только держитесь. Ваше дело верное...

– Я со своей дороги не собираюсь сходить. Пусть и нелегко придется пробиваться по ней.

Так они несколько раз догоняли машину.

Расстались только за поворотом к городу.

Обратно в лесничество Буравлев шел в раздумье. Синие тени удлинились. По сторонам дороги чернели сосны и ели: неуклюжие, мохнатые...

С ними ему быть до конца своих дней. И пусть из-за них не будет обычного душевного покоя!

Вот эти сосны и елки сажали и холили его прадед, дед и отец. Немало в них вложил труда и он, Сергей Буравлев. С ними он вырос, возмужал, и теперь, после долгих лет разлуки, снова вернулся к ним. Вернулся не как бежавший из дому блудный сын, а как человек, которого заставила надолго покинуть дом злая судьбина.

Он вспомнил разговоры в областном управлении. Всех удивило внезапное его решение оставить Дачное лесничество и уехать в глухомань.

Эти желания жили в нем, никогда не угасая, зрели в нем, как конечная цель его жизни.

По соснам пробежал ветер, зашевелил, встопорщил хвою. На поляне взвились бурунчики колючего снега. Ветер погнал их перед собой, пригибая молодую ощетинившуюся поросль.

Буравлев шагал за ветром, за веселыми снежными бурунчиками. Шел уверенно по той земле, которая по праву принадлежала ему.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Заместитель начальника областного управления лесного хозяйства Долгов был взбешен. Вернувшись из урочищ Приокского лесничества, он немедленно вызвал к себе в районную гостиницу Маковеева.

– У вас столько леса! Деловой древесины, баланса хватит еще на десять лет, а вы - в такое ответственное время заготовок зажимаете лес. Мы должны поставить для важных объектов пятьдесят тысяч кубометров. Вы понимаете это?..

Маковеев пытался как-то объясниться, но Долгов, высокий, широкоплечий, тяжело ходил по комнате, так, что скрипели половицы, и, не давая говорить Маковееву, рубил:

– Мы вас за это накажем. Занижение производственной мощности - это подсудное дело.

– Я, Григорий Григорьевич, писал, я докладывал, - нервно вскрикивал Маковеев, покрываясь бледностью.
– Это Буравлев своими проектами скоро наш лесхоз...

– Что Буравлев? Буравлев, Буравлев!..
– краснея, гаркнул на него Долгов.
– Вы директор лесхоза, вы - хозяин, с вас спрос - вам и ответ. А Буравлева можно и прижать! А вас мы отдадим под суд...

Долгов небрежно сунул руку Маковееву и отвернулся к окну, давая этим понять, что разговор окончен.

2

Маковеев возвращался в лесхоз пешком: сгорбленный, разбитый. "Да, ситуация. Неприятная вышла история..." А в ушах словно молоточки выстукивали: "...Накажем... Отдадим под суд..." Встреча с Долговым подействовала на него удручающе. Для тревоги были причины. Где-то в уголках души Маковеева, словно пиявка, сосала совесть. И он невольно ругал себя, что ввязался в возню с этим, по сути дела, ничего не значащим человеком. Стоило бы понастойчивее поднажать на него, и он бы не выдержал, сдался. В конце концов, он подчиняется Маковееву, а не Маковеев ему. Так нет, смалодушничал!..

Желтыми квадратами выделялись в темноте окна домов. Откуда-то доносилась мелодия Чайковского. Припомнилась первая встреча с Эллой. Чтобы отогнать неприятные мысли о Буравлеве, Маковеев стал думать об Элле. Она тогда тоже играла ему этот вальс. В комнате ярко горела люстра. Огни отражались в хрустале, на полированной крышке пианино, вспыхивали и дробились в черных и белых клавишах. Только ради этих волшебных звуков, ради прямой и строгой Эллы стоило жить.

На миг отступили куда-то и Буравлев и Долгов... Перед ним была только Элла! Его Элла!..