– Хорошо, - сказал я, вылезая с гитарой из окна через балкон на карниз дома.
– У вас ещё какой-нибудь музыкальный инструмент есть?

– Есть, - сказал Колесников, - пианино.

– Сейчас же садись и играй, Колесников. А то поздно будет. Мне поздно никогда не будет, а тебе будет.

Я задержался на карнизе, посмотрел на Колесникова и спросил:

– А вдруг мне эти стихи присылают оттуда?
– Я показал глазами на небо.
– Какой-нибудь там инопланетянин видит оттуда, что именно мне будет поручено самое... самое... на земном шаре... и он мне сигнализирует. Может, у них там и прозы нет, а все стихами говорят. А я себе взял экслибрисом круг... Слушай, Колесников, меня сейчас - поймёшь позже.

С этими словами я полез по карнизу дома, дошёл до своего балкона, перелез через перила и вошел в комнату. Затем я смодулировал в своём мозгу тройную экспозицию и соответственно занялся одновременно тремя делами сразу.

Тройная экспозиция - это когда на одну и ту же плёнку снимают три сюжета. Одним словом, я рассматривал в телескоп ночное небо Москвы, облокотившись на гитару, пальцами левой руки строил на грифе аккорды, правой - перебирал струны и тихо, в одну двадцать шестую своего голоса, запел.

Через некоторое время дверь тихо открылась, и в дверях появилось насмерть перепуганное лицо моего отца.

– Что здесь происходит? В чём дело?

Я пропел:

– "Вдоль по Пи-те-рской..." - и сказал: - Слушай сейчас! Поймёшь позже!

– Ты с ума сошёл! Ты же всех разбудишь!
– закричал отец.
– Всё, я больше не могу!

– Понимаешь, папа, - сказал я, - ты пойми меня по-хорошему. Ты даже не представляешь себе, как это для меня важно, чтобы круг сомкнулся, потому что несомкнутый круг - это не круг, и поэтому, продолжал я, - ты должен, ты обязан понять, что любое художественное произведение обязательно состоит из двух компонентов: информационного, к которому относятся слова, мелодия, изображение, и ритмического наиболее ярко выраженного в музыке и танце.

– Всё, всё, всё, не могу, ни по-хорошему, ни по-плохому не могу, - повторил отец.

Отец прошёл в прихожую, накинул плащ и выскочил на лестничную площадку, забыв закрыть дверь. Мама, молча наблюдавшая за всей этой сценой, выскочила вслед за отцом на лестницу и крикнула вдогонку:

– А может быть, ты, не разобравшись, требуешь от сына того, что, на его взгляд, делать нет смысла? Тогда упрямство Юры - признак первой, может быть, несколько неуклюже проявленной самостоятельности?! И надо не убегать, а...

Но отец был уже на улице и не слышал слов матери, в которых, как всегда, была заключена большая доля истины, чем в поступках моего отца.

Когда я вернулся к себе в комнату на моём столе лежал неизвестно откуда взявшийся листок со стихами. Первый раз в жизни, не показывая вида, конечно, я обрадовался стихам. Вот эти стихи:

ИСПЫТАНИЯ НА ФЛАГ

Всегда впереди развевался наш Флаг.

Его уничтожить замысливал враг.

Но Флаг шел в атаку, хоть пулей пробит...

Из самой он прочной материи сшит.

Оставили нам деды завещание,

Они хранили флаги на груди:

Пройти на Флаг,

Пройти на смелость испытание,

А смелые, как флаги, впереди!

Флаг вьётся над стройкой, над пиками гор.

Венчает он мачту и моря простор.

Флаг с нами навечно, и мы с ним навек.

Несёт его свято в руках человек.

Флаг прочность проверит мою и твою.

Нельзя быть с ним слабым в труде и бою.

Равняйся, товарищ, равняйся на Флаг!

Оставили нам деды завещание,

Они хранили флаги на груди;

Пройти на Флаг,

Пройти на смелость испытание,

А смелые, как флаги, впереди!

ВОСПОМИНАНИЕ ВОСЕМНАДЦАТОЕ

Сверхжёсткая сверхпосадка

С утра лил холодный дождь. Я лежал на земле в глухом уголке Измайловского парка и думал о сюрпризах генетики. Сюрприз генетики - это особый склад организма. Людей, не восприимчивых к простуде и с удовольствием плавающих в ледяной воде, называют моржами. Но я среди этих моржей, конечно, считался бы сверхморжом. Пролежав два часа на земле под дождем, и это перед самым уроком пения, я затем забежал домой за портфелем и за гитарой Колесникова. Переоделся и с гитарой под мышкой заявился в класс, Я сел за парту и стал анализировать свои действия в меняющихся условиях внешней среды и пришёл к выводу: надо успеть подтянуть эмоциональную сторону своей природы. А то завтра вдруг, как гром с ясного неба, телеграмма-"молния" с планеты Нонплюсультра: "Вылетаем! Встречайте!" Кругом паника: кому встречать? И тут как глас с ясной земли: "Встречать Юрию Иванову!" Такие, как Маслов, завопят: "А почему? А почему Иванову Юрию?.. " А им в ответ: "А потому... А потому, что он всё знает! Всё умеет! И всё может!..".

Это если они к нам завтра прилетят. Ну, а если мы к ним туда через определённое количество лет, то кому лететь? Ну, естественно, мне! Иванову! Конечно, ещё вчера бы Маслов завопил бы: "Как, Иванов? Он, конечно, сверхкосмонавт и даже сверхчеловек, но он же незавершенный, у него концы круга не сходятся, он же в искусствах ничего не понимает и не любит их. С ним за столом даже хорошей космонавтской песни не споёшь хором".

Теперь-то, когда я всё знаю про пение, уже теперь-то я покажу этим - и Маслову, и Ботову (он у нас лучший певец!), как надо петь! Да я один при моей силе голоса за весь хор мальчиков спою, могу под аккомпанемент, могу а капелла. (А капелла - это пение без музыкального сопровождения.)