– И все в грязных ботинках?!
– закричала в ужасе мама.

– Ребята, снимай ботинки!
– сказал Маслов.

– Что здесь происходит?
– удивился отец.

– Мало того, что... Сейчас же все уходите, - сказала мама.

– Мы к вам по поводу вашего Юрия, - сказал Маслов.

– Никаких поводов! Уходите сейчас же! Юра пишет стихи и сочиняет музыку, - отрезала мама.

– Вы извините, но сочинять стихи без таланта и писать музыку, не имея музыкального слуха, - занятие бесполезное, - сказал Андрей Кубышев.

– Нет, это вы извините, - налетела на Андрея Кубышева моя мама.
– Наш Юрий не имеет музыкального слуха, вероятно, только потому, что он не хотел его иметь, и был неталантлив как поэт и тоже, вероятно, не находил нужды быть таковым!

Вот это ответ! Вполне согласен со словами моей мамы. И я тут же мысленно издал приказ самому себе: "Иванову Ю.Е. в самый кратчайший срок стать талантливым, и всё! И точка! И никаких вариантов!.."

– А вы знаете, что он только что сорвал урок пения?
– спросил мою маму Виктор Маслов.
– Сорвал со своим так называемым музыкальным слухом и поэтическим талантом. Сорвал урок музыки и довёл до сердечного приступа нашу любимую учительницу!..

И после этих слов весь класс хором в один голос произнёс на весь дом:

– Мы пришли заявить вам официально, что всё! Что хватит! Что довольно! Что наше терпение лопнуло!

– Раньше вы нападали на моего сына всем классом в школе, а теперь в его доме! Уходите!
– сказала мама.

– Не уходите! Надевайте ботинки и не уходите!
– крикнул отец.

– Ах, так?! Тогда или я, или... эти... как их!..
– сказала мама.

– Или?! Сегодня будет или! Проходите в мою комнату! Все проходите!
– сказал отец, - Ты собралась уходить?.. Сегодня твоя помощь в кавычках, - подчеркнул отец голосом слова "помощь в кавычках", - может только помешать твоему сыну.

Отец с матерью спорили ещё некоторое время, пока мамин голос не произнёс решительно:

– Ваше счастье, что я ухожу!

– После этого входная дверь оглушительно хлопнула.

Я слышал, как все ребята, стуча ботинками, всем классом ввалились в комнату отца, забрав с собой музейные стулья из столовой, на которых никто не сидел. Стулья были в чехлах.

– Снять чехлы!
– скомандовал отец.

– А ты, Иванов, тоже заходи, - сказал Маслов, - у нас от тебя секретов нет, это у тебя есть от нас секреты!

Он постучал в дверь моей комнаты и подождал.

Я сидел за пианино и смотрел левым глазом на белые и черные клавиши. Пианино прекрасно звучало и без музыки: субконтроктава, контроктава, большая октава, малая октава, первая октава, вторая октава, третья октава, четвёртая октава, пятая октава. Правым глазом я смотрел на гриф гитары, повторяя про себя инструкцию: "Чтобы настроить инструмент, нужно взять камертон, который издаёт звук "ля" первой октавы. Этому звуку соответствует звук первой (самой тонкой) струны гитары, прижатой на седьмом ладу; тогда открытая (неприжатая) она даст звук "ре". Вторая струна, прижатая на третьем ладу, должна звучать, как первая открытая..." Я хотел ударить по клавишам, но отец из своей комнаты крикнул голосом гипнотизёра:

– Выходи!

– Конечно, выйду, только подождите три минуты, - сказал я, открывая дверь.

– Почему три минуты?
– спросил Маслов.

Мне не хотелось при одноклассниках заниматься не подчиняющейся мне музыкой.

– Потому что я сейчас должен натирать три минуты полы, - ответил я.

Так как и дома и в классе знали, что спорить со мной бесполезно, то никто, даже отец, не возразил мне ни слова. А я вернулся в свою комнату, надел на ноги две щётки, включил магнитофон с плёнкой и заскользил по полу. Повторяя за певцом слова песни, я выделывал всякие танцевальные движения под видом натирания пола. Сгрудившиеся у двери ребята смотрели на меня и бросали всякие реплики.

– А Иванов не натирает, а, по-моему, танцует.

– И поёт...

– Сорвал урок пения и поёт!

– Голованова и Гранина, запишите это тоже в симптомы: вдруг запел и затанцевал.

Три минуты прошло. Усилив немного эмоциональную сторону своей природы с помощью танца, я снял с ног щётки, выключил магнитофон и в сопровождении ребят из нашего класса прошёл в папину комнату.

Мне было очень неприятно, что сначала никто не решался начать разговор. Трусы ничтожные. Ченеземпры! Сидят на стульях хором! Мнутся! Ну, кто самый смелый? Начинай! Я думал, что первым по злобе начнёт, конечно, Маслов! Но первой говорить неожиданно для меня начала Голованова.

– Евгений Александрович, - сказала она, - я скажу сразу без всяких предисловий и дипломатии. Может, это не совсем дипломатично и даже жестоко и даже безжалостно... Вы ведь отец Иванова... Раньше мы думали, что у Юрия просто сложный характер. Потом мы думали, что ваш сын Юрий... В общем, у нас было несколько версий... Целый месяц думали, обсуждали... У нас и протокол есть... Слушали... "О Юрии Иванове"... Постановили... последнюю версию считать правдоподобной. Единогласно!.. То есть почти единогласно... Двое воздержались... А один человек против... Ваня Зайцев против... Зайцев против последней версии и против предпоследней версии. Зайцев, встань!