– Этим топором я Москве голову усеку, - продолжал загадочно Петр.

– За что такая немилость, государь?
– спросил Шереметев.

– А за то, что она, как крот, в старину зарывается и от света закрывается… Сим топором я срублю для России новую столицу.

Глаза Петра вспыхнули вдохновением.

– Помоги, Господи!
– поклонился боярин.
– В коем же месте, государь, умыслил ты новую Москву строить?

– Не Москву, боярин, Москва Москвой и останется… А я при устье Невы срублю мою столицу. И я срублю ее сим топором, да и оконце в Европу прорублю.

– Дай, Господи! Одначе устье Невы надо еще добыть.

– И добудем… Сколько ты успел собрать рати?

– Всего, государь, у меня рати тысяч двадцать: семеновцы с преображенцами, да два полка драгун, да пехоты двадцать батальонов.

– Сего за глаза достаточно… Как только грачи да жаворонки прилетят, так и выступай в поход.

– Слушаю, государь.

– А потом и я за тобой не умедлю.

С последними словами Петр задумался. Шереметев почтительно ждал.

– Да вот что, Борис Петрович, - очнувшись от задумчивости, сказал Петр, - возьми с собою в поход и царевича… Пора Алексею привыкать к воинскому делу… Зачисли его в Преображенский… у преображенцев есть чему поучиться.

– Слушаю, государь, - поклонился Шереметев.

Петр опять задумался, вспомнив о царевиче.

"И в кого он уродился?
– невольно думалось ему.
– Точно кукушка в чужое гнездо его подбросила… Точно не моего он семени… Не по его голове будет шапка Мономахова, не по Сеньке шапка… Кабы "шишечка"…"

И лицо его опять просветлело.

Ягужинский стоял в нерешительности с чертежом в руках.

– Ты что, Павел?
– спросил царь.

– Из какого дерева, государь, повелишь топорище к топору пригнать? спросил Павлуша.
– Из дуба али из ясени?

– Пальмовое… да из самой крепкой пальмы, - был ответ.

– И такой величины топор, государь, как здесь, на чертеже?

– Такой именно.

Шереметев взглянул на чертеж, и его поразили размеры топора.

– Воистину, государь, этот топор всем топорам царь, - сказал он, - ни одному плотнику с ним не справиться.

– Так и должно быть, - торжественно сказал Петр, - слышал мои слова? Сим топором я срублю новую столицу для России и прорублю окно в Европу!

Петру, однако, не сиделось в Москве: вся душа его была там, где Нева вливала свои могучие струи в море.

Он прибыл в Шлиссельбург в апреле, обогнав на пути Шереметева с войском.

– Торопись, Борис Петрович, - сказал он последнему, - грачи не токмо что давно прилетели, но уж и в гнезда засели.

– Добро им, государь, с крыльями, - почтительно возразил Шереметев. Одначе к вскрытию Невы я беспременно буду к Шлиссельбургу.

– А что царевич?
– спросил Петр.

– Помаленьку навыкает, государь.

"Не навыкнет, - подумал Петр.
– То ли я был в его годы?.."

Царь, наконец, в Шлиссельбурге.

Он осматривает крепостные работы, производившиеся под наблюдением Виниуса, того самого, что отливал пушки из колоколов новгородских церквей.

Петр гневен. Ягужинский, неотступно следовавший за ним с портфелем и письменными принадлежностями, с ужасом видел, что страшная дубинка царя поднялась над неприкрытою, седою головою старого Виниуса… Вот-вот убьет старика… Они стоят на крепостной стене, обращенной к Неве.

– Тебя бы стоило сбросить сюда со стены, как негодную ветошь! раздался грозный голос царя.

– Смилуйся, великий государь, помилуй!
– трепетно говорит Виниус.

– Где боевые припасы?

– Непомедля придут, государь… за распутицей опоздали…

– А лекарства для войска?

– По вестям, государь, недалече уж.

– Со шведской стороны слаба защита крепости!
– гремит гневный голос.

Несмотря на адский стук и лязг нескольких тысяч топоров, на визг множества пил, ужасающий скрип тачек, которыми подвозили к крепости десятки тысяч солдат и согнанных на работы со всего северо-восточного угла России крестьян, страшный голос гневного царя гремел, как труба страшного, последнего суда.

– Разносит… разносит!
– с испугом шептали работавшие на крепости, и еще громче потрясали воздух стук и лязг топоров, визг пил и скрип тачек.

– Кого разносит?

– Старого Виниуса.

– О, Господи! Спаси и помилуй.

Вдруг отчетливо выделился из всего шума звонкий, юношеский голос.

– Упали в воду!.. Тонут!.. Спасите!
– в ужасе кричал Ягужинский.

Все на мгновение смолкло.

– Кто упал?
– прогремел голос царя.
– Павел зря кричать не станет… Кто тонет?