Я не умею проявлять свои чувства, не умею быть ласковой, нежной. Что-то меня всегда сковывает: боязнь показаться смешной, сентиментальной или что-то другое, в чем я сама не разберусь. Я никогда не могла приласкать ребенка. Когда с детьми начинают сюсюкать, меня охватывает отвращение. Может, я действительно какой-то душевный урод, аномалия среди людей простосердечных и... недалеких?

Без Филиппа я не могу быть счастлива! Кроме того, Филипп принимал меня такой, какая я есть. Всем я внушала антипатию, а ему - любовь.

Не всем, конечно, антипатию: пожилые ученые (мужчины) относились ко мне очень хорошо - это без учета моего женского очарования, просто им нравился склад моего ума, эрудиция, смелость мысли. У меня есть несколько настоящих, преданных друзей среди членов академии. Вообще с пожилыми я себя чувствую легче и естественнее, чем с молодежью. За исключением опять-таки Филиппа. Если бы не эти брат и сестра Ефремовы из глухого закаспийского поселка. Это они встали между нами.

Но как это могло случиться? Как я допустила?

Деревенские мальчишка и девчонка, только что окончившие десятилетку... Их отец--линейщик. Совсем из простой семьи!.. Читать они любят. Увлеклись проектом Мальшета. Это его подкупило. Он много мне о них рассказывал.

А потом - совещание в Астрахани по проблеме Каспия. Мы с отцом вынуждены были поехать...

Это произошло в театре, где проходило совещание, во время перерыва. В фойе было довольно много народу.

Достаточно много, чтоб об этом происшествии стало известно на другой день всей Москве.

Отец узнал в лице Ефремовой свою ученицу по курсам наблюдателей-метеорологов и протянул ей руку. А Яша Ефремов бросился и загородил сестру, будто ей угрожал укус скорпиона. Он явно испугался, что сестра осквернит себя этим прикосновением.

Я сразу поняла, в чем дело. Ведь они жили тогда с Турышевым на одной метеостанции. И отец знал об этом. Не мог же он думать, что Турышев будет скрывать, что его оклеветали и кто именно клеветник. Чего ради? Достаточно, что он не привлекал своего врага к ответственности.

Отец тоже все сразу понял, но не таков у него был характер, чтоб отступить и смолчать. Он снисходительно осведомился о причине Яшиного поступка, и парень ответил со всем простодушием дикаря: "Потому что вы... подлец, я знаю!"

Турышев стоял здесь же с непроницаемым лицом, и его будущая жена Васса Кузьминична Бек, и корреспондент центральной газеты - все, все!

Кто-то из женщин громко вскрикнул. Кто-то ахнул. Никто не засмеялся. А отец... Он предпочел обратить все в шутку. Он сказал: "Да ты, брат, комик!" - и как ни в чем не бывало прошествовал со своей свитой в театральный буфет.

У меня потемнело в глазах, затошнило.

– Я думаю, тебе лучше ехать в гостиницу! - сумрачно сказал Мальшет. Он вызвал для меня такси. Сажая в машину, он поцеловал меня в щеку.

– Ты здесь ни при чем! - шепнул он. Кому - мне или себе?

Ночью у нас с отцом произошел крупный разговор. Я требовала, чтоб он привлек наглеца к ответственности, отец презрительно фыркал:

– Львов подаст в суд на школьника? Какой абсурд!

– Пусть его хоть исключат из школы.

– Его не исключат! - с расстановкой произнес отец.- Он будет со всем пылом семнадцати лет доказывать, что я подлец...

Так мы и уехали с пощечиной. В институте состоялось заседание партийного бюро, где обсуждался вопрос: "Как относиться к клеветнику Львову?" Думаю, что были бы последствия, если бы отец не заболел. Рак списал со счета все.

Когда я уезжала в экспедицию, отец еще не знал, что у него рак, никто не знал. С каспийской экспедицией у меня было связано столько планов, надежд. Я не могла от нее отказаться, тогда пропала бы моя диссертация. И... я хотела быть рядом с Филиппом.

Он был начальником экспедиции, он подбирал научный и рабочий состав группы. И вот ее участники: Турышев, Васса Бек, брат и сестра Ефремовы, Фома Шалый, я и сам Мальшет. Если еще учесть, что этот Фома - сын моей мачехи, которую Львов, отец мой, когда-то отбил у его отца, то "подбор кадров" более чем странен.

Я потребовала у Филиппа объяснений, он их дал. Турышева и Вассу Кузьминичну Бек назначил директор Океанологического института. Но рабочих подбирал он сам, и я потребовала их отстранения.

Филипп отказал наотрез: он обещал взять их с собой еще несколько лет назад, они сжились с мечтой об экспедиции, и нарушить данное слово невозможно. Он предложил мне "не заниматься всякой ерундой".

Мне надо было сразу отказаться от участия в экспедиции, а я почему-то проявила упорство.

Эти несколько месяцев были для меня сплошной мукой. Пыткой... О, как я их всех ненавидела!