В школе я была первой ученицей. Филиппу случалось схватывать и тройки и двойки. (Мы учились в одном классе, сидели на одной парте.)

В университете от первого курса до последнего я шла круглой отличницей. В аспирантуре, несмотря на то что была всех моложе, я выделялась как познаниями, так и умением находить научные идеи. Каждая моя статья в научных журналах привлекала внимание ученых.

Если я с данными мне от природы способностями и умом, с умением работать могу свободно достичь степени доктора биологических наук и - в более отдаленном будущем- стать академиком, то непонятно, почему я не должна этого добиваться. Тем более, что я до страсти увлекаюсь биологией моря. Почему я должна лицемерить и скромничать, показывая, что я не уверена в себе? Как эти жалкие дуры, что сплетничали обо мне в библиотеке. Им скромность к лицу, потому что выше степени кандидата наук ни одна из них не подымется.

Мне безразлично их мнение, а также мнение директора института. Он-то далеко не пошел в науке, ему только и остается администрировать.

Дело не в этом. Совсем в другом.

Почему мне тяжело? Откуда вдруг неудовлетворенность и грызущее чувство тоски?

Мирра Павловна, ты ли это? Дошла до лирических излияний в дневнике? Никогда я не вела никаких дневников, даже письма (кроме деловых) не любитель писать.

Что же меня заставило теперь обратиться самой к себе?

Нужно разобраться. Расстраивать нервную систему по пустякам я не желаю.

Может, причина в моем разрыве с Филиппом? Филиппа оставила я, хотя этого и не "может быть".

Не совершила ли я роковую ошибку, сначала порвав с ним, а затем оттолкнув его навсегда своей статьей в "Экономической газете", где я издевалась над самыми дорогими его идеями. Над его мечтой... Этого он не простит мне никогда! Он бы простил и понял личное мнение, не согласное с ним, но не этот издевательский тон. После моей статьи вряд ли в Госплане отнесутся серьезно к его проекту.

Не знаю, как я могла это сделать... Но я была страшно озлоблена и расстроена.

Как это все получилось? Ведь дороже Филиппа нет для меня ни одного человека на всей земле.

Начну издалека. У меня никогда не было подруги. Я всегда слишком чувствовала свое превосходство, и, в лучшем случае, я лишь позволяю себя любить.

В детстве я была привязана только к своему отцу.

Это ужасно, но я презирала свою мать. Она была такая приниженная, робкая, так заискивала перед отцом и даже передо мной. Он совершенно подавил ее волю, ее достоинство, самостоятельную мысль.

Мать работала когда-то лаборанткой вместе с отцом. Она была красивой в нежных акварельных тонах, ей очень шли кружева, хотя это было и немодно. Он женился на ней - и вот во что превратил. Она не могла отстоять себя, она умела только любить всей душой - мужа и детей.

Отец умел заставить нас всех уважать его и восхищаться им. Он был высшим авторитетом для семьи, только не для Глеба - тот бунтовал. Я была любимицей отца. Он поставил меня наравне с собой. Мать он третировал, я тоже стала относиться к ней свысока.

Самое ужасное, что я не подозревала, как я люблю ее, как она мне нужна и как я убиваю ее своим обращением. Мы с отцом загнали ее в могилу. У нее развился рак. Она очень быстро умерла - и с болезнью не умела бороться. И тогда я поняла, как она была мне необходима. Не услуги ее, не забота, а сама она, материнское тепло, которое она излучала так щедро.

Мачеха вошла в дом на десятый день после похорон - неприлично скоро. Она была у него наготове - красивая, сильная рыбачка с Каспия. Мачеху он поработил, как и первую жену, хотя Аграфена другой "конструкции" и ее требовалось снова и снова усмирять, как тигрицу в цирке. Отец с этим справился. С чем она никогда не могла до конца примириться,- это мое первенствующее положение в семье. Мне - лучшая комната, лучшие туалеты, мое желание - закон для отца. Он очень считался со мной. Любил меня, насколько он был способен любить. Мы гордились друг другом.

Мне было шестнадцать лет, когда я узнала, что мой отец -клеветник и подлец. Странно, что я, преклоняясь перед отцом, все же сразу этому поверила. Я всегда смутно чувствовала в нем что-то такое, что давало основание ожидать от него любого. Позднее, когда я, уже взрослая, говорила с ним по этому поводу, он не отрицал.

– Тогда нельзя было иначе,- цинично объяснил он.

"Другие же не клеветали!" хотела возразить я, но почувствовала вдруг отвращение к разговору на эту тему.

С братом у нас никогда не было близости. Он меня не любил, как и отца.

Я была отчаянно одинока к началу моей дружбы с Филиппом. Говорят, противоположности сходятся. Мы и были такие разные по характеру, по взглядам, общим у нас было только увлечение наукой. Мы целые дни проводили вместе. Так продолжалось и в университете. Мы учились на разных факультетах, но встречались сразу после лекций и вместе шли обедать - к нам или к нему. Его мать одобряла эту дружбу: я ей импонировала. Как говорят в таких случаях: дружба перешла в любовь. Филипп любил меня - и я любила его.