Ка-митар снова умолк, не закончив фразы, как будто вдруг потерял нить рассуждений.

– Пока что? – спросила Мейт, не дождавшись продолжения.

С непринужденным видом святоша откинулся на спинку стула, приподняв за горлышко, качнул бутылку и, убедившись, что она пуста, снова поставил на стол.

– Пока не наступит рассвет, – сказал он так, будто речь шла о совершенно незначительной сумме долга, который он никак не может вернуть кредиторам. – Все хотят дожить до рассвета. Отдать свою душу призракам – это всего лишь один из способов пережить бесконечно долгую Ночь.

– И все равно я не верю в призраков Ночи. – Мейт стукнула пальцем по краю стола, будто отсекая невидимую нить.

– А им до этого нет дела, – сдавленно просипел ка-митар, будто его за горло кто схватил. – Веришь ты в него или нет, призрак Ночи живет в душе каждого человека. Родившиеся Днем могут их видеть, поэтому-то они до смерти боятся тьмы. Те же, что родились Ночью, считают истории о призраках глупыми сказками, которыми ка-митары потчуют людей, чтобы продать свои дрянные амулетики. – Ше-Рамшо подцепил пальцем нитку с нанизанными на нее схорониками, приподнял и кинул на тот край, где сидела Мейт. – Эти схороники не обладают никакой магической силой, уж поверь мне, сестра, я сам их когда-то делал, но тем, кто в них верит, схороники могут помочь бороться с призраками.

– Тебе они помогают? – спросила Мейт и двумя пальцами толкнула связку схороников в сторону ка-митара. – Вон их у тебя сколько.

– Так я-то в них не верю, – горько усмехнулся ка-митар. – Моя задача в том, чтобы говорить о вере с тем, кому это нужно.

– Мы вернулись к началу разговора, – заметила Мейт.

– Верно, – согласился Ше-Рамшо. – Но теперь ты имеешь представление о том, чем я занимаюсь, знаешь, во что я верю, догадываешься, чего я боюсь…

– Ты чего-то боишься?

– Самого себя.

– Не понимаю.

– Я не помню Дня, а потому не вижу призраков Ночи, что хотят сожрать мою душу. Но я знаю, что они есть.

– Призраками Ночи ты называешь страхи, живущие в душе у каждого.

– Призраки имеют множество обличий.

Мейт словно не услышала слов, сказанных Ше-Рамшо. Она продолжала говорить, не обращаясь к собеседнику, а рассуждая вслух, разговаривая сама с собой, пытаясь построить логическую цепочку, которая должна вывести ее к цели, пока еще неосознанной, присутствующей на уровне предчувственного восприятия, подобно картине, которую видит только художник, покрывающий грунтовкой натянутый на подрамник холст.

– Нет такого человека, который ничего не боится. Он может думать, что ему неведом страх, он может быть уверен в том, что способен побороть все страхи мира, но страх все равно живет в его душе. Он боится уже хотя бы того, что однажды страх окажется сильнее его.

– Молодец, – одобрительно улыбнулся ка-митар. – Безотчетный страх правит миром. Он имеет сотни имен и тысячи масок, придуманных для него людьми. Лидерами становятся те, кто выбирает наилучшее на данный момент воплощение страха, простое и понятное каждому, но в то же время и с некоторой претензией на оригинальность. Основная функция власти заключается в придумывании для страха новых имен, без которых невозможно управлять огромными массами людей, ведь каждый непременно хочет что-то свое.

– Страх объединяет всех.

– Именно страх, а не какая-то там великая цель и не мифическая национальная идея. – Ше-Рамшо презрительно махнул рукой. – У нас давно уже нет никакой цели. Мы живем по инерции, стараясь даже не победить, а только обмануть собственные страхи. Наиболее простой и эффективный способ сделать это – превратить живущий в душе страх в зримое воплощение собственных низменных устремлений.

– В призрака Ночи.

– Но способен на это не каждый.

Ка-митар смотрел на девушку, ожидая, что она скажет, а Мейт Ут-Харт глядела на дно бутылки, где под слоем недопитого бальке слабо поблескивала золотая искорка, спрятанная в схоронике. «Свет Завтрашнего Дня».

В прихожей Ше-Кентаро ненадолго задержался, чтобы взглянуть на себя в зеркало. Узкие черные брюки, остроносые полуботинки того же цвета, черный свитер под горло. Дернув замок металлической «молнии», Ше-Кентаро наполовину застегнул короткую куртку из плотной грубой черной материи. Широкая и бесформенная, куртка почти полностью скрадывала очертания фигуры. Наружные карманы мелкие, такие, что руку не засунешь, чтобы не создавать лишних проблем тому, кто вздумает без ведома хозяина в них забраться, зато во внутренние можно спрятать бутылок пять бальке. Такие куртки обычно носили в пригородах – недорого и прослужат долго. В секторах побогаче уже предпочитали кожзам. В центре на одетого так, как сейчас Ше-Кентаро, смотрят с откровенной насмешкой – явился, деревенщина! И чего ему тут надо? В центре народ смелый, потому что за каждым третьим по пятам охранник идет, напоказ не выставляется, но присматривается к тем, кто рядом с хозяином, а на перекрестках са-тураты стоят – по двое, по трое. А то и машина патрульная припаркуется у тротуара, выйдет из нее са-турат, не спеша, рассекая поток гуляющих, пройдет к палатке, торгующей джафом, возьмет два парпара – себе и напарнику и так же неторопливо вернется назад. Народ безмолвствует и улыбается – вот оно, лицо власти, красивое, гордое и волевое! Так спокойнее – верить в то, что стоит тебе только позвать на помощь, а са-тураты уже тут как тут, готовы служить и защищать. Ше-Кентаро усмехнулся и подмигнул своему отражению в зеркале: знали бы они са-туратов так же, как знаем их мы с тобой, верно, приятель? Ведают ли те, кто, счастливые и довольные жизнью, прогуливаются по площади Согласия, любуясь иллюминацией, включенной в честь праздника, который всегда с ними, что происходит в то же самое время всего в нескольких шагах от них? Заглядывали они хотя бы раз в темные переулки, где притаились призраки Ночи?

Парней из пригородов считают совершенно отвязными и немного не в себе. Поэтому и оделся Ше-Кентаро так, чтобы никто не привязался. У них ведь у каждого второго в кармане нож выкидной – в любом споре самый веский аргумент, которому трудно что-то противопоставить. Ше-Кентаро ножу предпочитал парализатор – оружие не в пример более чистое и безопасное. Парадокс же заключался в том, что гражданин Кен-Ове имел полное право носить в кармане нож, а за парализатор можно было и срок схлопотать – в том случае, если не сумеешь договориться полюбовно с са-туратами, которые найдут его у тебя при случайном обыске на улице.