У нашего парода большая и гордая душа. С каждым годом она раскрывается все шире и шире. В ней находится место и для близких друзей, и для тех, кто может быть другом. Но разве это понимает Медоваров? Так глубоко в нем укоренилась мания подозрительности, таким мохом обросло его сердце, куда нет доступа простым человеческим чувствам, что он, вероятно, до сих пор считает себя правым в грязненькой истории с магнитофоном. Ошибка это или недомыслие? Ни то, ни другое...

Афанасий Гаврилович не успел еще определить, чем был вызван проступок Медоварова, как пришлось столкнуться с новой неприятностью.

Предварительно постучавшись, в кабинет вошел немолодой человек в темно-синем костюме, с забинтованной шеей.

Он предъявил удостоверение органов государственной безопасности и сел в предложенное ему кресло.

– Извините, что отрываю вас от дел. Но я на минутку, - сказал он почти шепотом и, дотронувшись до бинта, улыбнулся.
– Да вы и сами понимаете, какой я разговорчивый. Простыл в дороге.

– Не хотите ли горячего кофе?
– предложил Афанасий Гаврилович.

– Благодарю вас, я уже лечился, - вежливо отказался гость и сразу же приступил к делу.
– Мне поручено расследовать одну маленькую неприятность. Как вам известно, первый вариант "Униона" довольно широко использовался для исследования атмосферы. Работа эта не была секретной, однако в печати о ней не упоминалось.

– Насколько я знаю, ни в газетах, ни в журналах даже фотографий не было. Но это вполне естественно. "Унион" предполагалось модернизировать.

– К сожалению, после модернизации лишь отдельные элементы конструкции стали секретными. И ничего нет странного, что в редакции одного из научно-популярных журналов оказались эти фотографии.

Следователь выложил их на стол. Это были снимки иллюминаторов "Униона".

Набатников бегло взглянул на них.

– Ничего интересного. Не знаю, зачем они понадобились редакции? Впрочем, есть среди нашего брата один рекламист. Наверное, это окошки из "космической брони"? А кто снимал?

– Помощник фотолаборанта Семенюк.

– Аскольдик?
– воскликнул Афанасий Гаврилович.
– Имел честь недавно познакомиться.

– Он балуется кинокамерой, снимает девиц на пляже, и вдруг почему-то на пленке оказались вот эти кадры, - следователь положил руку на фотографии. Пока вам многое неясно, и я прилетел посоветоваться с вами. Как вы думаете, кого-нибудь, кроме вашего "рекламиста", могут заинтересовать эти снимки?

– Вряд ли. Но о чем речь? Редакция их не опубликовала...

– С вами я могу говорить откровенно, - перебил его следователь.
– Мне нужен не только ваш совет, а я обязан предупредить, что копии снимков попали в чужие руки. Есть ли тут основания для опасений? Мне трудно судить, я не специалист в технике, но не считаете ли вы, что следует воздержаться от полета до внесения некоторой ясности в эти дела?
– и он снова положил крепкую руку на фотографии.

Афанасий Гаврилович не мог не верить его открытому лицу, опыту, убежденности, всему, что было лучшего в этом человеке, но согласиться с ним не мог.

– Вы лучше меня знаете, что в чужие руки могут попасть и не такие снимки, - сказал Афанасий Гаврилович.
– А что толку? Поймите меня, дорогой друг, я не вижу ни малейшей связи между предстоящим полетом "Униона" и случайными фотографиями, которые вряд ли будут попользованы. Возможно, я ошибаюсь, но переубедите меня...

– Я рад, что этого сейчас не потребуется. Ваши доводы более состоятельны, чем мои. Но разрешите несколько позже вернуться к этому вопросу.

Набатников проводил гостя и, вспомнив Медоварова, вздохнул. Какие же все-таки разные слова "подозрительность" и "подозрение". Сегодня он встретился и с тем и с другим. Не слишком ли этого много для профессора, которому положено заниматься высокой наукой - космическими: лучами и прочим. Но что поделаешь? Такова жизнь.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Об одной важной телеграмме, о случайности и

необходимости, об успешном эксперименте профессора

Набатникова и о том, как избежать лишних волнений.

Последние испытания "Униона" поколебали сомнения противников Пояркова. Да, действительно, газонаполненная летающая конструкция с реактивными двигателями может быть использована не только для исследования верхних слоев атмосферы, но и как средство воздушного транспорта. Кое-кто иронически улыбался. Помилуйте, дорогие друзья, но ведь это возврат к старому! Жесткий дирижабль Циолковского. Ну конечно, форма другая, двигатели более современные. Только в наш век, когда открыты принципиально новые пути в развитии транспортной авиации, когда существуют и конвертопланы, и турболеты, и даже проекты фотонной ракеты, как-то странно возвращаться к дирижаблю.

Сторонники Пояркова доказывали, что для трансатлантических перелетов реактивный дирижабль обладает существенными преимуществами перед всеми другими видами транспорта. Полет на нем абсолютно безопасен, он может садиться даже на воду. У него огромная грузоподъемность при малых эксплуатационных расходах.

Так говорили инженеры, экономисты, хозяйственники. И с этим нельзя было не согласиться. Но когда им стало известно, что "Унион" это не просто летающая лаборатория и тем более не дирижабль для перевозки людей и грузов, а нечто вроде космического корабля, то многое пожимали плечами. Такую махину отправить в космос? Здесь, наверное, без атомного горючего не обойдешься.