– Тревога! – снова закричал солдат и, дабы не оставаться неподвижной мишенью для невидимого стрелка, отпрыгнул в темноту.

Пространство внутри круга, очерченного повозками, ожило. Из повозок с оружием в руках выскакивали разбуженные криком часового шалеи. Опытные солдаты были готовы к бою, но врагов не было видно.

– Что случилось? – бан-шалей подбежал к часовым, сжимая в руке обнаженный меч.

– Тринтина убили! – шалей копьем указал на тело мертвого солдата.

– Больше огня! – крикнул бан-шалей.

Двое шалеев кинули в костер по охапке заранее припасенных сухих смолистых веток.

Пламя, взметнувшееся едва ли не до неба, озарило окружающие поляну деревья. И сразу же из темноты со всех сторон полетели стрелы.

По тому, под каким углом стрелы вонзались в землю, можно было догадаться, что стреляли люди, затаившиеся на деревьях.

Пронзительно вскрикнул шалей, которому стрела попала в плечо.

Чеклаки, напуганные криками и беготней, заметались по поляне, пытаясь порвать путы на ногах, не позволяющие им прорваться сквозь кольцо повозок и унестись прочь.

– В укрытия! – взмахнув над головой мечом, крикнул бан-шалей. – Занять круговую оборону!

Рассредоточившись по кругу, шалеи залегли под повозками, готовые отразить атаку прячущихся в темноте врагов.

Шалеи, сторожившие Граиса, оставив пленника в одиночестве, готовились вместе с остальными оборонять лагерь.

Граис, не видевший ничего из-за накрывающего повозку полога, лишь по звукам, доносящимся до него, мог догадываться о том, что происходит снаружи.

На какое-то время на поляне воцарилась почти полная тишина. Шалеи неподвижно лежали в своих укрытиях. Нападавшие, прекратив обстрел лагеря из луков, более никак не проявляли себя. Даже чеклаки успокоились, сбившись в кучу возле одной из повозок.

Как будто сама смерть накрыла лагерь и окружающий его лес своим черным крылом, уничтожив всякое движение, звуки и даже время, – своего извечного врага и союзника. Казалось, что теперь рассвет уже не наступит никогда. Ночь будет тянуться вечно, – если только для пустоты, лежащей по ту сторону границы жизни и смерти, приемлемо такое понятие, как вечность.

Какой-то глупец или сумасброд сказал как-то, что после смерти перед человеком раскрывается вечность… Бред, облеченный в красивые слова! Вечность – суть всего лишь образ, придуманный человеком для того, чтобы придать некоторую видимость определенности невообразимо долгому отрезку времени, которое само по себе является величиной относительной. А смерть – это вещь в себе, постичь которую можно только в одно последнее мгновение, уже падая в бездну. Но постижение это приносит не облегчение, а ни с чем не сравнимый ужас, и счастье человека, что испытывает он его лишь однажды и длится это ощущение всего-лишь мгновение, короче вздоха.

Едва начиная жить, человек уже готовится к смерти. Каждый представляет ее по-своему, но ни один из живущих не желает верить в то, что смерть – это просто НИЧТО. Об этом могли бы знать только мертвые, если после жизни существовала бы какая-то иная жизнь. Пусть не жизнь, но хоть что-то на нее похожее. Но НИЧТО это и есть НИЧТО, а потому о нем невозможно сказать ничего определенного.

– Кто бы это мог быть? – шепотом произнес бан-шалей, скосив глаза на лежащего рядом с ним под повозкой шалея.

– А кто их разберет, – так же шепотом ответил солдат, тот самый разговорчивый охранник, ехавший в одной повозке с Граисом. – Но я бы не стал ставить на то, что это просто разбойники с большой дороги. Те бы не стали обстреливать лагерь, а попытались незаметно забраться в повозки и унести, что удастся.

– Кем бы ни были эти поганцы, – процедил сквозь зубы бан-шалей, – они скорее всего не ожидали, что в лагере окажется так много солдат. Должно быть, они уже оставили свою затею и убрались подобру-поздорову.

– Как знать, – ответил шалей. – Быть может, они только и ждут, чтобы мы покинули свои укрытия.

– Так что же, до рассвета валяться под повозками?

– Я думаю, что Тринтин, который сейчас лежит мертвый возле костра, сказал бы, что это не самое плохое место в мире.

Бан-шалей довольно хмыкнул – в ситуации, когда ничего хорошего ждать не приходилось, мрачноватый и незатейливый солдатский юмор пришелся как нельзя кстати.

Дрова, подброшенные в костер, быстро прогорели. Пламя костра опало, и окружающие поляну деревья вновь начали погружаться во мрак.

По приказу бан-шалея двое солдат выбрались из-под повозок, чтобы вновь распалить огонь. Двигались они осторожно, но опасения их оказались напрасными – из темноты леса не вылетела ни одна стрела.

– Может быть, и в самом деле, ушли? – с надеждой и все же с сомнением произнес лежащий рядом с бан-шалеем солдат.

– Как бы не так, – отозвался шалей из-под соседней повозки. – Все только еще начинается.

Вспыхнувшее с новой силой пламя костра осветило деревья на краю поляны и заросли невысокого кустарника между ними. В кустах происходило какое-то движение. То и дело над переплетением ветвей и листвы возникали и снова исчезали головы и руки людей, занятых какой-то активной деятельностью.