— Прости, уважаемый Унылый, — обратился Чейт к старейшему отцу племени. — Но не будет ли вновь воспринято вами как поучение, если я скажу, что вы неправильно пользовались книгой?

Унылый стянул с ноги драный опорок и задумчиво поскреб ногтями грязную пятку.

Так и не придя к какому-либо решению, он бросил вопросительный взгляд на Умного.

— Я думаю, что объяснение не есть поучение, — последовал глубокомысленный ответ.

— Ну и что с того? — недовольно топнул ногой Унылый. — Мне нужно знать, могу ли я позволить этому чужаку говорить и не будет ли его речь оскорбительной для нашего славного народа? А ты мне «объяснение», «поучение»…

— Оскорбительна ли будет речь чужака или нет, мы сможем узнать только после того, как он ее произнесет, — рассудительно заметил Умный.

— Верно, — подумав, согласился с ним Унылый. — Давай, чужак, обратился он к Чейту. — Но имей в виду, что казнь для тебя еще не придумана. А посему любое твое слово может усугубить твое положение.

— А улучшить? — почтительно, как и полагается обращаться к всесильному вождю, спросил Чейт.

— Не думаю, — задумчиво произнес Унылый.

— Но разве я уже приговорен? — удивленно поднял бровь Чейт.

— Так уж исторически сложилось, — все тем же задумчивым тоном продолжил Унылый, — что всякий, кто является в наше селение, первым делом пытается нас поучать. Не могу взять в толк, почему так получается? — Чтобы подчеркнуть свое недоумение, Унылый развел руками. — Вроде как живем не хуже других. А кое в чем, я бы сказал, даже и получше. Так нет же, словно неймется им! Пришел как-то мужик из-за реки, говорит: «Мы колесо изобрели!» Гордо так говорит, понимаешь, словно удивить нас хочет. А потом говорит: «Вам это самое колесо тоже просто необходимо. Если хотите, можем на что-нибудь полезное обменять». А на кой, я тебя спрашиваю, нам ихнее колесо? Всю жизнь без колеса жили — и ничего! В другой раз случайно зашли к нам двое рыжеволосых из-за южных холмов. Говорят, вам, мол, пора переходить на… это… как его?…

— Оседлое скотоводство, — подсказал Умный.

— Во-во! На это самое оседлое скотоводство, видишь ли, нам переходить нужно. Говорят: «Вы скоро все зверье вокруг перебьете, что потом делать будете?» — Унылый усмехнулся и покачал головой. — А этого зверья вокруг видимо-невидимо. Это сколько ж стараться нужно, чтобы под корень его извести? Да небось тыщу лет! А эти рыжеволосые говорят: «О детях своих подумайте!» А я им в ответ: «Не знаю, как у ваших детей, а у наших головы на плечах имеются — вот пусть они сами о себе и думают!» Так это еще не все! Намедни лодка из-за моря приплыла. Здоровая такая! Красивая! А над ней здоровенная тряпка подвешена, ветром надутая, — черт его знает зачем. Вылезли оттуда человек десять, все чистые, белые да умытые. Говорят: «Вам культуру поднимать нужно. А то живете во тьме неграмотности». Ну, мы им показали, какая у нас тьма, — спалили их лодку и пешком домой отправили! Унылый откинул в сторону шкуру и с удовольствием почесал раздутый живот. Мы народ гордый и независимый. Как жить — сами знаем. И поучать нас никому не дозволено!

Унылый сделал паузу, перевел дух и, величественно взглянув на Чейта, спросил:

— Ну что, понял?

— О, да! — с чувством произнес Чейт. — Но вещь, которую держит в руках Умный, создана не для того, чтобы поучать, а затем, чтобы врачевать!

— Врачевать? — От внимательного взгляда Чейта не укрылось то, что в глазах Унылого сверкнули искорки любопытства. — И что же она может лечить?

— Она лечит наши души!

Чейт произнес эти слова негромко, с придыханием, попытавшись придать своему голосу глубину и чувственность.

— Души?… — Глаза Унылого закатились под широкие брови так глубоко, словно он пытался прочесть определение непонятного ему слова на внутренней поверхности своей черепной коробки. — Я этого не понимаю, — разочарованно произнес он, возвращая глаза в нормальное положение.

— Сожалею, Унылый, — развел руками Умный. — Мне это слово тоже ни о чем не говорит.

— Что такое «души»? — требовательно посмотрел на Чейта Унылый.

В принципе, Чейт примерно представлял себе, что такое душа. Но поскольку в богословских вопросах он был не силен, то дать четкое и однозначное определение данному предмету затруднялся. Но зато он прекрасно умел импровизировать. А в данной ситуации способность быстро соображать и незаметно подстраиваться под запросы собеседника значила гораздо больше, нежели подкованность в вопросах теологии. К тому же, по мнению Чейта, даже эти самовлюбленные оборванцы должны были хоть что-то слышать о душе. Скорее всего святые отцы снова что-то напортачили, приводя в соответствие с церковными канонами словарный запас автоматического переводчика.

— Душа есть некая нематериальная субстанция, без которой тело само по себе почти ничего не значит, — быстро проговорил Чейт с ходу придуманное определение.

Переводчик пару раз запнулся, но все же как-то перевел эту фразу на язык гудосов. Что уж там у него получилось, Чейт, естественно, проверить не мог. Но дикари после этого сразу как-то оживились.

— Ва-стук, — уверенно произнес Умный, поймав на себе вопрошающий взгляд Унылого.

— Ва-стук, — с благоговением выдохнул Унылый.

— Ва-стук!… Ва-стук!… — пронеслось по рядам собравшихся.

Что означало это «ва-стук», Чейт понять не мог, поскольку переводчик этого слова тоже не знал. Но когда Унылый перевел свой взгляд на него, он, ни секунды не колеблясь, кивнул:

— Ва-стук.

Унылый вырвал из рук Умного книгу Священного писания, которую тот держал в руках все это время.

— Ты уверен, чужак? — прищурившись, посмотрел на Чейта Умный. — Мы прежде никогда не слышали о средстве, способном исцелить ва-стук.