Растроганность болезненную дали,

Слезу души и внутренней печали.

<1856>

<Е.Ф.> КОРШУ

Из края бедных, битых и забитых

Я переехал в край иной

Голодных, рубищем едва покрытых

На стуже осени сырой.

И то, что помню я, и то, что вижу ныне,

Не веет отдыхом недремлющей кручине.

Я помню смрад курной избы,

Нечистой, крошечной и темной,

И жили там мои рабы.

Стоял мужик пугливо-томный,

Возилась баба у печи

И ставила пустые щи,

Ребенок в масляной шубенке,

Крича, жевал ломоть сухой,

Спала свинья близ коровенки,

Окружена своей семьей.

Стуча в окно порой обычной,

На барщину десятский звал,

Спине послушной и привычной

Без нужды розгой угрожал.

Я помню, как квартальный надзиратель,

Порядка русского блюститель и создатель,

Допрашивал о чем-то бедняка,

И кровь лилась под силой кулака,

И человек, весь в жалком беспорядке,

Испуганный, дрожал, как в лихорадке.

Я годы, годы не забыл,

Как этот вид противен был...

И после мы - друзей в беседе пылкой

О родине скорбели за бутылкой.

И вижу я: у двери кабака,

Единого приюта бедняка,

Пред мужем пьяным совершенно

Полуодетая жена

В слезах, бледна, изнурена,

Стоит коленопреклоненна

И молит, чтобы шел домой,

Чтоб ради всей щедроты неба

Сберег бы грош последний свой,

Голодным детям дал бы хлеба.

А мимо их спешит народ,

Трещат без умолку коляски,

И чувствуешь - водоворот,

Кружение бесовской пляски...

О ты, который упрекал

Мой стих за мрачность настроенья,

За байронизм, и порицал

Меня с серьезной точки зренья,

Поди сюда, серьезный человек,

Отнюдь не верующий в бедство

И уважающий наш век!

Взгляни на лик, состарившийся с детства,

На хаос жизни пристально взгляни,

И лгать не смей, а прокляни

Весь этот род болезненный и злобный

И к лучшему нисколько не способный.

1855

И<СКАНДЕ>РУ

Die Rolweine regen die Kreislaufsorgane stark auf

[Красное вине сильно возбуждает органы кровообращения (нем.)]

(Фармакология Курта Шпренгеля)

В уныньи медленном недуга и леченья

Скучает ум, молчат уста,

И жду я с жадностью минуты исцеленья,

Конца тяжелого поста.

Удастся ль помянуть нам доблестное время

Упругих мышц и свежих сил,

Когда без устали ночей бессонных бремя

Наш бодрый возраст выносил?

До уст, взлелеянных вакхической отвагой,

Коснется ль снова, жар тая,

И мягким запахом и бархатною влагой

Вина пурпурная струя?

Садись! Достану я из-под седого слоя

Бутылку мшистую мою

И, набок наклоня, - с падучего отстоя

В стаканы бережно солью.

Но годы уж не те! И, кровь напитком жгучим

Бесплодно в жилах разогрев,

Уже мы не пойдем в волнении могучем

На праздник сладострастных дев.

Ни плечи белые, ни косы развитые,

Ни взор полуприподнятой

Уже не пробудят в нас страсти прожитые

И тела трепет молодой.

От фавна старого таятся робко девы

В зелено-свежей мгле дубров

И внемлют юношей влюбленные напевы

Сквозь шум колеблемых листов.

Боюсь, не вызвать бы, средь наших возлияний,

Перебирая жизни даль,

И горечь едкую иных воспоминаний

И современную печаль!

Не вспомнить бы людей враждующие лицы,

Их злобы грубые черты,

И их любовь, дряблей изношенной тряпицы,

Прикрытье жалкой клеветы;

Не встретить бы в веках насилий и стяжанья

Неисцелимую болезнь,

Не вспомнить бы утрат могильные преданья

И счастья смолкнувшую песнь.

Скорей - давай шутить! Пусть шутки дар

нескромный

Даст волю блесткам острых слов,

Ярко мелькающих - как искры ночью темной