– Трогай! Надеюсь, что на Тверской мы всех перегоним, - проговорил Павел.

Яков тронул: лошадь до самой Тверской шла покорной и самой легкой рысцой, но, как въехали на эту улицу, Яков посмотрел глазами, что впереди никто очень не мешает, слегка щелкнул только языком, тронул немного вожжами, и рысак начал забирать; они обогнали несколько колясок, карет, всех попадавшихся извозчиков, даже самого обер-полицеймейстера; у Павла в глазах даже зарябило от быстрой езды, и его слегка только прикидывало на эластической подушке пролетки.

– Немного осталось впереди-то!
– сказал Яков, выехав за заставу и самодовольно оборачиваясь к Павлу: впереди в самом деле никого не было.

– Чудная лошадь!
– воскликнул тот, смотря на это благородное животное, которое опять уже пошло тихо и покорно.

– У другого бы не стала она этого делать!
– произнес Яков.

– Отчего же?
– спросил Павел.

– Оттого, что человека чувствует!.. Знает, кто ею правит!..
– И Яков снова щелкнул языком, и лошадь снова понеслась; потом он вдруг, на всех рысях, остановил ее перед палисадником одной дачи.

– Здесь, надо быть, - проговорил он. Яков знал Москву, как свои пять пальцев.

Павел взглянул в палисадник и увидел, что в весьма красивой и богато убранной цветами беседке сидела Мари за большим чайным столом, а около нее помещался мальчишка, сынишка.

Мари, увидев и узнав Павла, заметно обрадовалась и даже как бы несколько сконфузилась.

– Ах, вот кто!
– проговорила она.

Павел на этот раз почему-то с большим чувством поцеловал ее руку.

– А это ваш малютка?
– сказал он, показывая на мальчика, подходя к нему и целуя того.

Ребенок как-то при этом ласково смотрел на него своими голубыми глазенками.

– А Евгений Петрович?
– спросил Вихров Мари.

– Он дома и сейчас придет!
– ответила та.
– Поди, позови барина, прибавила она стоявшему около беседки человеку.

Тот пошел.

Через несколько минут маленький, толстенький генерал, в летнем полотняном сюртуке, явился в сад; но, увидев Вихрова и вспомнив при этом, что вышел без галстука, стал перед ним чрезвычайно извиняться.

– Ничего, помилуйте!
– говорил Павел, дружески пожимая ему руку.

– Все-таки мне совестно, - говорил генерал, захватывая себе рукой горло.

– Простит, ничего!
– сказала ему и Мари.

Генерал наконец успокоился и сел, а Мари принялась сынишку поить чаем, размешивая хлеб в чашке и отирая салфеткой ему ротик: видно было, что это был ее баловень и любимец.

– Ты, однако, не был у покойного дяди на похоронах, - сказала она укоризненным голосом Вихрову.

– Я был болен, - отвечал тот.

– Н-ну!
– сказала Мари.

– Что такое - ну?
– спросил ее Павел.

– Знаю я, - отвечала Мари и немножко лукаво улыбнулась.
– Михаил Поликарпович тоже, я слышала, помер.

– Помер! А Анна Гавриловна, скажите, жива?
– прибавил Вихров после короткого молчания.

При этом вопросе Мари немного сконфузилась - она всегда, когда речь заходила об матери, чувствовала некоторую неловкость.

– Она вскоре же померла после Еспера Иваныча, - отвечала она, - тело его повезли похоронить в деревню, она уехала за ним, никуда не выходила, кроме как на его могилу, а потом и сама жизнь кончила.

– Вот это так любовь была!
– проговорил Вихров.

– Д-да!
– произнесла Мари печально.
– Ты курс, надеюсь, кончил кандидатом?
– переменила она разговор.

– Кандидатом, - отвечал Вихров.

– Какого же рода службе думаете вы себя посвятить?
– отнесся к нему генерал.

– Никакой!
– отвечал Вихров.

Генерал склонил при этом голову и придал такое выражение лицу, которым как бы говорил: "Почему же никакой?"

– По всем слухам, которые доходили до меня из разных служебных мирков, они до того грязны, до того преступны даже, что мне просто страшно вступить в какой-нибудь из них, - заключил Павел.

Добродушный генерал придал окончательно удивленное выражение своему лицу: он службу понимал совершенно иначе.

– Я не говорю об вашей военной, а, собственно, об штатской, - поспешил прибавить Павел.

– А, об штатской - это конечно!
– произнес генерал.

– Тебе надобно сделаться ученым, как и прежде ты предполагал, - сказала Мари.

– Я им, вероятно, и буду; состояние у меня довольно обеспеченное.

– Вот-с за это больше всего и надобно благодарить бога!
– подхватил генерал.
– А когда нет состояния, так рассуждать таким образом человеку нельзя!