Но Неведомов шел молча, видимо, занятый своими собственными мыслями. Взобравшись на гору, он вошел в ворота монастыря и, обратившись к шедшему за ним Вихрову, проговорил:

– Посидите тут где-нибудь; я зайду к одному монаху, чтобы взять от него письмо к настоятелю Троицкому.

Павел мотнул ему в знак согласия головой и поместился на одну из скамеечек, перед множеством стоящих перед нею надгробных памятников.

Неведомов тоже скоро возвратился к нему и сел рядом с ним на скамеечку.

– Послушайте, Неведомов, - начал Павел, показывая приятелю на затейливые и пестрые храмы и на кельи с небольшими окнами, - не страшно вам от этого? Посмотрите, каким-то застоем, покоем мертвенным веет от всего этого; а там-то слышите?..
– И Вихров указал пальцем по направлению резко свистящего звука пара, который послышался с одной из соседних фабрик.
– Это вот - видно, что живое дело!.. Когда на эти бойницы выходили монахи и отбивались от неприятелей, тогда я понимаю, что всякому человеку можно было прятаться в этих стенах; теперь же, когда это стало каким-то эстетическим времяпровождением нескольких любителей или ленивцев...

– Да сам-то я, поймите вы меня, - произнес уже с досадою Неведомов, ни для какой другой жизни не гожусь.

Вихров посмотрел ему в лицо. "Может быть, в самом деле он ни на что уж больше и не годен, как для кельи и для созерцательной жизни", - подумал он.

– Э, что тут говорить, - начал снова Неведомов, выпрямляясь и растирая себе грудь.
– Вот, по-моему, самое лучшее утешение в каждом горе, - прибавил он, показывая глазами на памятники, - какие бы тебя страдания ни постигли, вспомни, что они кончатся и что ты будешь тут!

– Смерть - вещь страшная, - произнес Павел с каким-то даже отвращением.

– Она, я думаю, вещь успокоительная, - произнес Неведомов.

Павел многое мог бы возразить против этого; но у него как-то язык не поворачивался - уж и в этом-то разочаровывать Неведомова.

– У меня, в моей любви, тоже плохо идет, - начал он после довольно продолжительного молчания и несколько сконфуженным голосом.

– Что же так?
– спросил Неведомов равнодушно и продолжая смотреть на памятники.

– Клеопатра Петровна едет в деревню; муж у ней умирает.

– Едет?
– переспросил Неведомов.

– Уезжает, и у нас с ней какие-то странные отношения образовались: мы совершенно одновременно принаскучили и принадоели друг другу.

Неведомов слегка усмехнулся.

– Этого надобно было ожидать, - проговорил он.

– Почему надобно было ожидать?
– спросил Павел с ударением.

– Потому что всегда и везде это бывает.

– То есть, вы хотите сказать, между всеми любовниками.

– Это именно я и хочу сказать, - подтвердил Неведомов.

– И для продолжительной любви, вы полагаете, необходимою девственную невинность со стороны женщины и брак?
– расспрашивал Павел, очень хорошо заранее зная мнение Неведомова по этому предмету.

– Считаю это важнейшим и существеннейшим условием, - отвечал тот.

– Поэтому, если бы вас полюбила Анна Ивановна и вы бы женились на ней, ваша любовь была бы продолжительнее нашей?
– захотелось Павлу кольнуть немного приятеля.

– Вероятно; но тогда Анна Ивановна должна была бы быть совершенно других свойств, - отвечал Неведомов с грустной усмешкой.

Павел, в свою очередь, тоже усмехнулся и покачал головой.

Когда они поехали обратно, вечерний туман спускался уже на землю. В Москве их встретили пыль, удушливый воздух и стук экипажей. Вихров при прощании крепко обнял приятеля и почти с нежностью поцеловал его: он очень хорошо понимал, что расстается с одним из честнейших и поэтичнейших людей, каких когда-либо ему придется встретить в жизни.

Дома он застал, что Клеопатра Петровна стояла в своей комнате и держала в руке пачку каких-то бумаг.

– Что это у тебя за бумаги?
– спросил ее Павел.

– Письма твои, - отвечала Фатеева притворно-равнодушным тоном, смотрела, как их в чемодан положить и подальше спрятать.

– А всего, я думаю, лучше спрятать их в печку, в огонь.

– Зачем же?
– возразила Фатеева.
– Я хочу, по крайней мере, хоть по письмам видеть, каков ты был когда-то в отношении меня, - прибавила она.