– Логично, - произнес Неведомов.

– Удивительно просто, точно задачу какую математическую решил, - сказал Марьеновский.

– Скажите, присяжные ее осудили?
– спросил Павел, отнесясь к нему опять со всевозможною вежливостью.

– Разумеется, - отвечал ему тоже вежливо и Марьеновский.

– Факты дела напечатаны все?
– спросил его Неведомов.

– Все, до самых мельчайших подробностей.

– А к чему бы присудили ее по нашим законам?
– прибавил Неведомов.

Марьеновский пожал плечами.

– Самое большее, что оставили бы в подозрении, - отвечал он с улыбкой.

– Значит, уголовные законы наши очень слабы и непредусмотрительны, вмешался опять в разговор Вихров.

– Напротив!
– отвечал ему совершенно серьезно Марьеновский.
– Наши уголовные законы весьма недурны, но что такое закон?.. Это есть формула, под которую не могут же подойти все случаи жизни: жизнь слишком разнообразна и извилиста; кроме того, один и тот же факт может иметь тысячу оттенков и тысячу разных причин; поэтому-то и нужно, чтобы всякий случай обсудила общественная совесть или выборные из общества, то есть присяжные.

– Отчего у нас не введут присяжных?.. Кому они могут помешать? произнес Павел.

Марьеновский усмехнулся.

– Очень многому!
– отвечал он.
– Покуда существуют другие злоупотребительные учреждения, до тех пор о суде присяжных и думать нечего: разве может существовать гласный суд, когда произвол административных лиц доходит бог знает до чего, - когда существует крепостное право?.. Все это на суде, разумеется, будет обличаться, обвиняться...

– Главным образом, достоинство и беспристрастие суда, я полагаю, зависит от несменяемости судей, - заметил Неведомов.

– И то ничего не значит, - возразил ему Марьеновский.
– Во Франции так называемые les tribunaux ordinaires [145] были весьма независимы: король не мог ни сменять, ни награждать, ни перемещать даже судей; но зато явился особенный суд, le tribunal exceptionnel [146] , в который мало-помалу перенесли все казенные и общественные дела, а затем стали переносить и дела частных лиц. Если какой-нибудь господин был довольно силен, он подавал прошение королю, и тот передавал дело его в административный суд, - вот вам и несменяемость судей!

Весь этот разговор молодые люди вели между собой как-то вполголоса и с явным уважением друг к другу. Марьеновский по преимуществу произвел на Павла впечатление ясностью и простотой своих мыслей.

– Кто это такой?
– спросил он потихоньку Неведомова, когда Марьеновский встал, чтобы закурить сигару.

– Это кандидат юридического факультета, - отвечал тот.
– Он нынче только кончил курс.

– Что же, он - в профессора хочет?

– Не знаю. Он теперь продал все свое маленькое состояньице и с этими деньгами едет за границу, чтобы доканчивать свое образование.

Марьеновский снова подошел к ним и сел.

Во все это время Анна Ивановна, остававшаяся одна, по временам взглядывала то на Павла, то на Неведомова. Не принимая, конечно, никакого участия в этом разговоре, она собиралась было уйти к себе в комнату; но вдруг, услышав шум и голоса у дверей, радостно воскликнула:

– Ах, это, должно быть, Петин и Замин!

Вошли шумно два студента: один - толстый, приземистый, с курчавою головой, с грубыми руками, с огромными ногами и почти оборванным образом одетый; а другой - высоконький, худенький, с необыкновенно острым, подвижным лицом, и тоже оборванец.

– Вот они где тут!
– воскликнул толстяк и, потом, пошел со всеми здороваться: у каждого крепко стискивал руку, тряс ее; потом, с каждым целовался, не исключая даже и Вихрова, которого он и не знал совсем. Анне Ивановне он тоже пожал руку и потряс ее так, что она даже вскрикнула: "Замин, больно!". Тот, чтобы вознаградить ее, поцеловал у нее руку; она поцеловала его в макушку. Петин, худощавый товарищ Замина, тоже расцеловался со всеми, а перед Анной Ивановной он, сверх того, еще как-то особенно важно раскланялся, отчего та покатилась со смеху.

– Приехали из деревни?
– сказал новоприбывшим Неведомов.

– Приехали!
– отвечал толстяк, шумно усаживаясь. Петин поместился тоже рядом с ним и придал себе необыкновенно прямую и солидную фигуру, так что Анна Ивановна взглянуть на него не могла без смеху: это, как впоследствии оказалось, Петин англичанина представлял.

– Чей это там такой курчавый лакей?
– продолжал толстый.

– Это, должно быть, мой Иван, - сказал с улыбкой Павел.

– Какой славный малый, какой отличный, должно быть!
– продолжал Замин совершенно искренним тоном.
– Я тут иду, а он сидит у ворот и песню мурлыкает. Я говорю: "Какую ты это песню поешь?" - Он сказал; я ее знаю. "Давай, говорю, вместе петь".
– "Давайте!" - говорит... И начали... Народу что собралось - ужас! Отличный малый, должно быть... бесподобный!