Она мелко, по груди, перекрестилась, провела под очками платочком.

Какой-то рубеж в их чуть странной, односторонней беседе был перейден, сипловатый голос директора впервые прозвучал искренне и участливо. Почувствовала эту неуловимую перемену и Аносова.

– Очень бы мне хотелось денек-другой пожить здесь.

Походить.
– Она снова, виновато поблестев очками, заговорила негромко и сдержанно: - Если можно, конечно.

За все, что нужно, я уплачу.

– Пожалуйста. Конечно, можно.

Извинившись, Тарас Константинович вышел в приемную, прикрыл за собой дверь.

– Беги в столовую, скажи, чтоб приготовили чегонибудь. Чай пускай покрепче заварят, яблоки на вазу.

Первое могут подать, а этот чертов гуляш чтоб и показывать не смели! Сам с ней, скажи, приду. Ясно?

– Ясненько.

– Потом зайди в приезжую - пусть посмотрят, ночевать будет. Человек пожилой - чтоб удобно было. Тоже ясно?

– Тоже ясненько.
– Секретарша вспорхнула с места, не удержалась: - Ой, да какой же вы сегодня нарядный, Тарас Константинович, - прямо не узнать!

Пришел Забнев, видимо уже предупрежденный секретаршей; поздоровался, пытливо и - тут же - разочарованно взглянул на Аносову. Тараса Константиновича такая быстрая смена выражения позабавила: в воображении человека, родившегося после революции, русская помещица должна была бы выглядеть, вероятно, несколько иначе! Представляя главного агронома, директор посмотрел на него с упреком. "Где же ты раньше-то был?
– так можно было объяснить этот взгляд.
– Хотел я, по совести говоря, на тебя спихнуть старушенцию. Да уж ладно, и так обошлось..."

Вести светские разговоры Забневу было некогда; правильно решив, что для этого хватит и одного директора, он вежливо осведомился у гостьи о дороге, о самочувствии и, как только кто-то заглянул в кабинет, тут же взмахнул костылями. Ловок!
– позавидовал ему вслед Тарас Константинович.

Запыхавшаяся секретарша подала, наконец, знак, что можно идти обедать, Тарас Константинович галантно поднялся.

– Прошу вас.

Он перевел ее через дорогу и уже на ступеньках предупредил на всякий случай:

– Столовая у нас рабочая. Сами понимаете - не ресторан.

– А, по-моему, тут мило.
– Аносова, войдя, оглядела небольшое помещение с двумя длинными, вдоль стены, столами, только что покрытыми белыми скатертями, и с расставленными на одном из них вазами с яблоками.

Старушка с удовольствием поплескалась под умывальником за марлевой занавеской, вышла к столу посвежевшая; от нее, как и когда-то, слабо и нежно пахло незнакомыми духами.

– Пробуйте, это из наших садов, - Тарас Константинович придвинул вазу.

Аносова срезала с яблока маленькую дольку, смакуя, съела, - на лице ее появилось выражение удовольствия.

– Прелестное яблоко. Как называется, интересно?

– Панировка. А это - московская грушовка.
– Довольный, Тарас Константинович снисходительно махнул рукой.
– Все это сорта незамысловатые, летние. А есть отличные: кальвиль, синап зимний, жигулевское.

– Ого! А у нас, помню, антоновка да анис. И все, кажется.

– Не удивительно. Сколько у вас под садом было?

– Десятин пятнадцать - я особенно не вникала. Помню только, что большой сад. Муж им очень гордился.

Тарас Константинович легонько усмехнулся.

– А у нас восемьсот пятьдесят гектаров. Только плодоносящих.

– Боже мой!
– поразилась Аносова.
– Да куда же столько?

– Как куда? Людям. Теперь ведь яблоко - не господская забава.

Спохватившись, Тарас Константинович покашлял, - Аносова добродушно рассмеялась:

– Тарас Константинович! Очень прошу вас: не говорите со мной ни как с больной, ни как с совершенно чужим человеком. Хотите вы или не хотите, но за пятьдесят лет и я советской стала.

– Ладно, - пообещал Тарас Константинович, рассмеявшись так же легко и свободно.

Обед стоил копейки - Аносова решительно уплатила эти копейки сама из старомодного кожаного портмоне с двумя белыми, заходящими друг за друга горошинками запора.

Зарумянившись, она коснулась платочком влажного лба, глаза ее из-под очков смотрели благодарно и размеренно.

– Отдохнуть, Надежда Федоровна?

– Да, если можно.

Больше на внимание директора Аносова не претендовала, да он и сам, признаться, вспомнил о ней только поздним вечером, собираясь на покой. По привычке перебирая в памяти события минувшего дня, Тарас Константинович попытался как-то суммировать свои впечатления о необычной гостье: начальные, еще подспудно жившие в нем, не совпадали с последними, более определенными.