Выросший в садах человек никогда не воткнет другому нож в спину!

Притомившись, Тарас Константинович сошел с дороги, не обращая внимания, что в туфли попадают влажные комки земли, остановился под белым шатром. Копошились в упругих парчовых завитках оранжево-золотые пчелы, осыпались на плечи лепестки, сладковатый яблоневый холодок щекотал ноздри. И точно так же - спокойно, прохладно и тихо - было на душе и у Тараса Константиновича.

2

Петр сидел на своем шоферском месте, читал газету, поводя по странице длинным носом, точно вынюхивая в ней что-то, и включил мотор, едва директор устроился рядом. Тарас Константинович ценил деловитость и аккуратность превыше всех других качеств - с этого, по его понятиям, начинался человек, все остальное в нем было вторичное.

"Газик" скатился под гору, проворно виляя между деревьями, побежал по полевой дороге вдоль Суры, то исчезающей за густым лозняком, то снова сине вспыхивающей.

– Ну, чего нового, товарищ заместитель?

– Да ничего.
– Петр легонько пожал широкими плечами.

При худобе и поджарости все в нем было велико и крупно: голова, прикрытая рыжим беретом, отвислый нос, плоско прижатые хрящеватые уши, жилистые руки, спокойно лежащие на руле; Тарас Константинович удивлялся, как этот долгорукий и длинноногий так ловко умещается на своем, в общем-то тесноватом, шоферском месте; во всяком случае Тарасу Константиновичу не раз казалось, что зеленый ровно натянутый брезент на "газике" слева чуть продавлен - головой Петра.

– Вчера, как вы обедали, один тут наниматься приходил, - вспомнил Петр.
– Слесарь он. Ну, я его в Софьино, к Гладышеву направил.

– Это почему же? Нам и в гараж слесарь нужен.

– Знаю. А ему квартира требуется. У Гладышева-то с этим попроще деревня.
– Петр выжал тормоз, мягко перевалил колдобину.
– Все одно совхоз.

– Верно, - одобрил Тарас Константинович и с интересом посмотрел на шофера.
– А что, Петр, может, и вправду пойдешь ко мне замом? Сейчас ты вроде внештатный, а мы тебя в штат. А?

Зеленоватые и большие, как все в нем, глаза шофера глянули на директора умно и хитро.

– Нет, не пойду. Хоть бы и упрашивали.

– Это почему же?

– Воли себя лишать не хочу.

– Какой воли?

– Самой обыкновенной.
– Жилистые, открытые по локоть руки Петра лежали на баранке свободно, без напряжения, хотя дорога пошла хуже.
– Над вами сверху сколько?
– ну-ка посчитайте. Трест, райком, обком. Да еще на своем партсобрании прочесать могут - дай бог! А надо мной кто? Один вы. Так с меня много не возьмешь. И не за что... Машина у меня всегда в порядке. Теперь и вовсе - новая, года два в нее и не заглядывай.

– Хитер!

– Куда уж там хитер! Что на уме, то и на языке.

Хитер-то не я - другой. Вот он уж действительно хитер.

И рады бы от него избавиться, да не можете. Тут, сказываю, и над вами власть есть.

– Это ты о ком?
– нахмурился Тарас Константинович.

– Сами знаете.
– Петр тоже перестал пошучивать, - О том, к кому едем: Игонькин.

– Тут не так просто, как ты думаешь.

– Куда уж там - сложность.

– Да, сложность!
– рассердился Тарас Константинович.
– Сложность, пойми ты, в том, что разлюбезный твой этот Игонькин ничего не сделал хорошего, но и плохого ничего не сделал. Пьяным не валялся. С бабами не замечен. Лодырь он просто - вот кто. А как, я тебя спрашиваю, под приказ это подведешь? Эх, если б только на чем проштрафился!..

Со стороны это, вероятно, показалось бы нелепым - директор прямо-таки мечтал, чтобы его работник провинился; Петр не улыбнулся, продолговатое лицо его, коегде изрезанное уже морщинами, было сосредоточенным - такой прямой разговор потянула вдруг за собой незамысловатая шутка директора.

– Вот за это выгонять и надо. За то, что лодырь.

– Не принято, понимаешь, за это. Когда уж развалит окончательно. Или оскандалится - тогда можно. А так - по месткомам да по судам затаскают. Сам не рад будешь.

– Говорят, чтобы у него машину или лошадь выпросить - с поллитром идут, - осторожно, словно его могли услышать посторонние, сказал Петр.

– Кто говорит?
– Тарас Константинович ерзнул на сиденье.

– У него, сказывают, и раньше так заведено было.

Когда он где-то в председателях колхоза ходил.

– Кто говорит?
– потребовал Тарас Константинович.
– Ты понимаешь, что мелешь? Ну, кто?

– Не помню, - растерянно сказал Петр.
– А слышал - точно. Силантьева, что ли...

– Точно, слышал!
– раздраженно передразнил Тарас Константинович.
– Не помнишь, так и болтать нечего!

Была какая-то неловкость в том, что директор совхоза рассуждал со своим шофером, да еще беспартийным, об управляющем отделением, - Тарас Константинович понимал это, как понимал и то, что еще более неловко замять такой прямой и честный разговор.

– Может, это я, Петро, по-стариковскн нетерпимым стал. Все бурчу вместо того чтобы побороться за человека... Пробовал, да, видно, терпения не хватает. Опять же по стариковской нетерпимости. Портится характер в старости - это ты мне поверь.