Костя Пучков покраснел, его шея, похожая на курью ногу, напряглась, нижняя челюсть выставилась вперед.

– Вы хотите сказать, что я глупый. Я читаю вашу рукопись, почти уже прочитал, и никак не могу понять, где у вас наука, а где искусство - ваши, так сказать, поэтические воззрения - литература? Я, Александр Иванович, хочу бросить.

– Что бросить?
– спросил Петров холодея.

– А всю эту хреновину. Все это профессорство. Пойду работать учителем. Напишу роман. Сейчас не кандидатская нужна, а роман о школе "Тараканьи бега". Напишу. Будьте покойны.

Петров вдруг испугался. Почему-то вспомнил сон под названием "Лестница в конце войны": может быть, соотдельники, которые сейчас появятся с повестью А. Вознесенского "О", истолкуют его сон именно как подталкивание аспиранта Кости Пучкова к погибели через литературу. А в душе у него печально-радостно затрубили, загокали лебеди.

– Тебя позвали они, - сказал Петров тихо.
– Поспеши. Слово реальность первичная, а все наши диссертации - суета. Я с этим делом опоздал, брат.

Остаток дня и весь следующий день Петров ходил, словно превозмог силу тяжести. А вскоре и вовсе вознесся в своем отстранении от страхов мирских - вознесся и занял господствующую на местности высоту.

Случилось это так.

Заявился сын Аркадий в синем бархатном костюме. И говорит:

– Такой костюм только у меня и у Ильи Резника. Мамочка справила. Добрая мамочка... Папа, я женюсь. Невеста моя - балерина. Ее родители уже на пенсии. Она у них поздний ребенок. Правда, старуха шикарно шьет. Старик - нумизмат. Его коллекция оценивается в кучу тысяч. Имел инфаркт.

– Ну, а я при чем?
– спросил Петров.

Аркашка походил по комнате, посидел, постоял, пошевелил книги на полке, погрозил кулаком Мымрию.

– Папа, они настаивают на знакомстве с родителями жениха. Говорят это важно.

– И ты не боишься?
– спросил Петров.
– А если я им не покажусь?

– Покажешься. Ты, как старец Иов, настолько ветхозаветный, что в качестве предка должен всем нравиться. Я им намекал, что ты видел Рюрика. И, кажется, мамонтов.

Петров не хотел идти на смотрины. Но жена Софья сказала:

– Всем нашим знакомым известно, что даже на конкурсе простофиль ты занял второе место, но сват и сватья пусть узнают об этом после Аркашкиной свадьбы. Так что, Петров, ты за чаем поспикай. Квакни по-итальянски, по-латыни. И по-французски. Терпеть не могу французский. Вспомню, как твоя мамочка и твоя тетушка меня по-французски лаяли, вся аллергией покрываюсь.

Петров почувствовал боль в животе и тошноту.

– Я тебе сотню в карман положила. Вытащи ее вроде случайно. Ну, Петров, приосанься. Я буду рядом.

Пришлось идти.

Сват и сватья жили в собственной двухэтажной с балкончиком даче в поселке Рощино.

– На машине бы подъехать, - говорил Аркашка, загораясь душой.
– На "мерседесе". Не люблю американских таратаек.

– Папочке скажи, чтобы побыстрее защищался, - сказала Софья.
– Доктор наук: машина себе, машина сыну. А если бы академик!
– я бы и для жены машину купила.

Петров в их беседе участия не принимал.

Зине Петров звонил каждый день - ответом ему были длинные гудки. "Может, на юг поехала. Молодая, красивая, - зачем же ей торчать в душном городе?"

На даче в Рощино Петровых ждали в домашней нарядной одежде, как бы случайно, но только что из-под утюга.

Интеллигентный человек в таких случаях должен все находить отменным, проистекающим и произрастающим благодаря тонкому вкусу и пониманию хозяев, особенно хозяйки, их кропотливому умению жить для широкой радости своих ближних. Петров охотно выполнил этот ритуал, тем более ему сразу стало ясно, что папа-нумизмат тут не пашет - хилый, и голоса не имеет - тихий. Пашет мама с каменным затылком и грудью маршала. Перед ней петровская жена Софья выглядела белошвейкой.

А девочка была на самом деле хороша. Стройна и молчалива.

Петров подарил ей духи "Magie noire". Обронил выданную ему сотню и, натурально покраснев, как если бы стряхнул сигаретный пепел на крахмальную скатерть, извинился. В Аркашкиных глазах он увидел овацию. В невестиных интерес.

"Чем ее Аркашка убедил, хлыщ, пустомеля, такую серьезную и, наверно, простую?"

Молодые пошли прогуляться - заодно и молока купить. Шли по улице, такие высокие, стройные, спортивные.

"Если беспристрастно - Аркашка видный парень и ведь не глупый. Может, при ней он всякую ерунду не будет молоть. Она не позволит ему молоть".

Когда молодые вернулись и Аркашка, играя домовитость, перелил молоко в кастрюлю, чтобы вскипятить его, Петров вдруг отметил у невесты и бронзовость, и властность, и элитарность, и выпирающую кость ключиц.

За столом Аркашка показал себя и деликатным, и остроумным. В общем, посидели неплохо. И уже после того, как отхвалили все, даже микроклимат в поселке Рощино, папаша-нумизмат - а звали его Петрухин Дмитрий Андреевич сказал:

– Мы, Нюра, удалимся. Ко мне. Поговорим. Вы, Софья Ильинична, не возражаете?