«Значит, шины не выдержали испытания необычной температурой, — думал Брянцев, — и вся вина падает на меня: я взял на себя ответственность за эксперимент. Оказывается, антистаритель не так уж надежен, не так универсален, как мы предполагали. Ташкент и Ашхабад. Нет, во всей этой истории не пахнет случайностью. Больше похоже на закономерность».

Раздался телефонный звонок. Елена вздрогнула от неожиданности. Кто может звонить ей ночью? Схватила трубку, допустив единственное предположение, что звонит Коробчанский, хотя так поздно он этого никогда не делал.

— Алексея Алексеевича, — услышала она хриплый голос и в полном недоумении передала трубку удивленному Брянцеву. Он не только никому не сообщал номера этого телефона, но даже нигде не записывал его, во избежание всяких случайностей. Взял трубку неохотно и настороженно.

Это снова звонил Карыгин. Он извинился и сообщил, что уточнил расписание: самолет уходит не в десять, а в десять пятнадцать.

Брянцев поблагодарил и положил трубку.

— Как он узнал мой номер? — спросила Елена.

— Очевидно, междугородняя сообщила, с какого московского телефона был вызван Сибирск. Ночью звонки редки, да еще в наш город, и ничего мудреного в том нет, что телефонистка нашла номер по его заказу.

Невозмутимость Брянцева и логичность его объяснения не успокоили Елену. Чем сильнее был взволнован Алексей, тем старательнее скрывал свое состояние.

— А Карыгин — он кто: пассивный друг или активный враг? — спросила она.

— Ты как-то странно представляешь себе мое окружение. У меня есть еще и активные друзья, и пассивные враги, — попытался отшутиться Брянцев, а сам подумал: «Пассивные не будут искать через междугородную телефон, чтобы сообщить такую несущественную мелочь».

Брянцев понимал, что Карыгин звонил не ради вежливости. Он, безусловно, собирал козыри в той игре, которую вел против него. Но Елене этого знать не нужно, она и без того крайне обеспокоена.

В эту ночь Елена совсем не спала, а он уснул, когда Москва уже просыпалась. Зашуршали метлы дворников по асфальту, зазвучали торопливые шаги по тротуару. Узкая улица, сдавленная высокими домами, резонировала, как морская раковина, и Брянцеву казалось, что метут прямо над его ухом, что ходят рядом с его головой. 

В аэропорту было суетливо и шумно. В толпе пассажиров, разноязычной и разноплеменной, Брянцев долго искал кого-нибудь из института.

Здесь, в этом аэропорту, он однажды с исключительной силой ощутил необъятность своей страны. Он возвращался в Сибирск где-то на грани сентября и октября. Самолет по техническим причинам опаздывал, ему, как всегда, не сиделось, и он прохаживался у выхода на летное поле. Было пасмурно, иногда срывался мелкий, легкий дождь, почти неотличимый от тумана. Одетый, как и большинство пассажиров, в демисезонное пальто, он поднял воротник не столько от холода, сколько от сырости.

И вот прибыл самолет из Тбилиси. Мимо него шли женщины в открытых платьях, с загорелыми руками и лицами, с букетами цветов, такими пышными, какие делают только у нас от щедрот природы и от щедрости сердца. А следом приземлился самолет из Амдермы, и по лесенке стали сходить пассажиры в меховых шубах с северным орнаментом, в валенках и унтах. Получилось так, что не успела южная волна пассажиров войти в вокзал, как с ней смешалась северная, и они так контрастировали между собой, что и со стороны на них нельзя было смотреть без улыбки, и сами они посмеивались друг над другом. Все смешалось в этой толпе: унты и сандалеты, дохи и платья с декольте, южный загар и северная бледность. Сколько раз ни появлялся потом здесь Брянцев, это ощущение необъятности пространства страны, в которой в один день можно найти и лето, и осень, и зиму, каждый раз охватывало его. И ему, человеку, знающему по опыту, как сложно управлять даже одним предприятием, именно здесь становилась понятна вся трудность, вся сложность управления таким гигантским государством. Именно здесь захватывало дух, когда он думал о том, сколько сил, энергии, таланта и прозорливости требуется от его руководителей, чтобы все огромное хозяйство работало, как часовой механизм.

Даже сегодня, когда он был в смятении, это чувство тихого восторга проникло в душу и больно отозвалось вопросом: «А ты как помогаешь работать такому сложному механизму?»

В этот момент его плеча коснулся Хлебников. Он обрадовался, увидев Брянцева. Ему, очевидно, очень хотелось привезти строптивого директора на место катастрофы — пусть увидит плоды своей деятельности, пусть поймет и прочувствует всю тяжесть своей ошибки.

Хлебников был достаточно угнетен смертью Апушкина, чтобы торжествовать свою победу, и достаточно зол на Брянцева, чтобы высказать сочувствие. Он только осведомился о состоянии здоровья Брянцева, который после бессонной, тревожной ночи выглядел далеко не блестяще — темные круги под глазами, серое лицо. Их места были не только не рядом, но даже в разных концах самолета, и Брянцев обрадовался этому. Он был избавлен от тягостного разговора и не менее тягостного молчания.

Усевшись на крайнее кресло у окошечка, он с тревогой взглянул на соседа. Бывают люди, готовые при любом удобном случае рассказать о себе, пользуясь возможностью исповедаться перед человеком, которого больше никогда не увидят, и расспросить тебя в расчете на такую же откровенность. Они удивительно умеют сократить тебе путь и обогатить историей еще одной жизни. Брянцев знал эту чудесную черту, свойственную, по его мнению, только русскому характеру, и сам охотно шел на сближение. Но сейчас хотелось, чтобы никто его не трогал, не занимал разговорами, чтобы его предоставили самому себе. У него шла напряженная работа мысли, и, несмотря на всю мучительную бесплодность этой работы, он не мог отказаться от нее, выключиться.