Упреки в свой адрес Целин выслушивал не раз, это ему надоело.

— Хватит шпынять меня одним и тем же, если больше шпынять нечем! — закричал он. — Стоит рассекретить — и заграница сразу уворует. Сами небось бесплатно ничего не дают.

— Но я же на заграницу не работаю, — съязвил Брянцев.

Целин будто и не услышал его слов.

— Мы с Кристичем втихую одну опытную шину изготовили, — уже миролюбиво сказал он. — Но состав держим от всех в секрете, пока не запатентуем. На стенд поставили. Сколько обычно на стенде шины держатся?

— Пять-шесть суток.

— А наша десять!

— Что-о?

— Десять! И еще не думает разрушаться.

— Ну, а зачем вам я?

— Нужны средства на дорожные испытания.

— Средства? Что ж, отпущу, — пообещал Брянцев. Новый эксперимент заинтересовал его. Он может сулить большие перспективы.

Почувствовав, что директор необычно податлив, Целин сказал, что давно разослал антистаритель на ряд заводов, чтобы всесторонне испытали, и просит дать ему командировку. Письма — письмами, а личные контакты гораздо действеннее.

Брянцев разрешил поехать, только спросил, как можно сделать это, когда испытывается новая шина.

— А кому известно, сколько она еще пробегает? — с безразличным видом, за которым с трудом пряталась гордость, бросил Целин. — На испытательной станции уже взвыли. Прозвали ее знаете как? «Чертовым колесом». У них ведь тоже свой план в штуках. Пора уже ставить третью, а эта все вертится и вертится.

Днем пришел Василий Афанасьевич, принес письмо от Елены, которое Брянцев уже не чаял получить.

Алексей Алексеевич разорвал конверт. Короткое письмо, но нежное и бодрое. Нежности он поверил, а в бодрости усомнился. В письмах Елена умела бодриться. Внизу трогательная приписка: «Прости, что испортила встречу. Сдали нервы. Они, оказывается, и у меня есть».

Брянцев долго шагал по кабинету. Столько раз представлял он себе разговор с женой, представлял со всеми подробностями, с вопросами и ответами, со слезами и утешениями, что ему казалось, будто этот разговор уже состоялся. И все же в те минуты, когда он думал о будущем объяснении, он внутренне холодел. А как она переживет разрыв, как воспримет потерю привилегий, которые дает ей положение жены директора? Чем будет жить? И не ляжет ли грех, который возьмет он на душу, тяжелым, несмываемым пятном, не омрачит ли счастья с Еленкой?

Как на беду, Таисия Устиновна с каждым днем становилась внимательнее, заботливее, предупредительнее. Даже в голосе ее, низком, грубоватом, прорезывались ласковые нотки. На нее не за что было даже рассердиться, и Алексею Алексеевичу становилось тошно при одной мысли, что рано или поздно придется сразить ее беспощадным сообщением. Мучительно жить с человеком в ожидании той минуты, когда нанесешь ему такой удар.

Глупо было заводить этот разговор задолго до того, как представится возможность положить конец их отношениям — совместная жизнь в одной комнате стала бы тогда обоюдной пыткой, — но и тянуть эту лямку не менее мучительно. Спасало только то, что виделись они очень мало, — утром, когда он торопился на работу, и поздно вечером, когда возвращался с завода. Даже в воскресенье они не оставались подолгу с глазу на глаз — проверял, как идет ремонт агрегатов, и присутствовал при запуске цехов в ночь на понедельник. Знал, что хорошо организованный запуск решает судьбу всей недели.

…Поздно вечером, когда Алексей Алексеевич возвращался домой, шофер спросил его:

— У вас эта, что в Москве, как: для приятного времяпрепровождения или… с расчетом на будущее?

Брянцева даже повело от такого вопроса в лоб. От Василия Афанасьевича, скромнейшего человека, он такого выпада не ожидал и потому не сразу нашелся, что сказать.

— Почему это вас обеспокоило?

— Да так, по-человечески, — уклончиво ответил Василий Афанасьевич и добавил уже определеннее: — Нельзя всю жизнь между двух берегов плавать. Надо к какому-то прибиться…

«Давно пора», — подумал про себя Брянцев.

Василий Афанасьевич долго ожидал, что скажет Брянцев, но так и не дождался.

— Вы подберите другого человека, чтобы письма получал, — сказал он сердито, но тут же, устыдившись своей резкости, миролюбиво добавил: — Кто-то пронюхал, что я для вас письма получаю. Одно письмо у нас выдернули. Мне девушки сказали, что выдали по доверенности какому-то Харахардину.

— Харахардину? Когда? — встревоженно спросил Брянцев.

— Незадолго до вашей поездки в Симферополь.

Брянцев зло выругался. Вот куда делось письмо, в котором Елена сообщала о переходе в другой институт. Мучительно было думать, что кто-то чужой читал письмо. Потом проснулась тревога: это сделано неспроста, не из пустого любопытства, здесь что-то кроется. Но кто и для чего?

А дома — новая неожиданность: празднично накрытый стол. Салат, марокканские сардины, морской гребешок, пухлый пирог с капустой, графинчик с водкой, настоянной на апельсиновых корочках, и бутылка вина. А в центре стола — две астры.