Радзинский Эдвард Станиславович
Шрифт:
Из дневника Николая:
«19 июля. После завтрака вызвал Николашу и объявил о его назначении Верховным Главнокомандующим впредь до моего приезда в армию… В 6.30 поехал ко Всеночной. По возвращении оттуда узнал, что Германия объявила нам войну.
20 июля. Хороший день, в особенности в смысле подъема духа. В два с половиной отправился на «Александ[рии» в Петроград] и на катере прямо в Зимний. Подписал манифест об объявлении войны. Из Малахитовой прошли выходом в Николаевскую залу, посреди которой был прочитан манифест. Затем отслужили молебен… Вся зала пела «Спаси, Господи» и «Многая лета». Сказал несколько слов. При возвращении дамы бросились целовать руки и немного потрепали Аликс и меня… Затем мы вышли на балкон на Александровскую площадь и кланялись огромной массе народа… Около шести часов вышли на набережную к катеру через большую толпу офицеров и публики. Вернулись в Петергоф в семь с четвертью. Вечер провели спокойно.
23 июля. Утром узнал добрую весть: Англия объявила войну Германии.
24 июля. Австрия наконец объявила нам войну. Теперь положение совершенно определенно».
Так началась война, погубившая империи.31 декабря он оглядывался, как всегда, на прошедший год: «Молились Господу Богу о даровании нам победы в наступающем году. И о тихом, спокойном житье после нее. Благослови и укрепи, Господи, наше несравненное, доблестное и безропотное воинство на дальнейшие подвиги».
А что же Распутин? Поняв, что война уже началась, он быстро переменился. Оправившись от раны, он вскоре вернется в Петербург. А пока шлет телеграммы. Впоследствии будут много писать о некоей таинственной телеграмме, которую тотчас послал Распутин императрице, где он предрек неминуемую гибель в войне.
И сама Аликс в это потом поверила и рассказывала впоследствии в Тобольске об этой таинственной телеграмме. Но я прочел совсем иную телеграмму, посланную Распутиным в эти дни, где Григорий… предсказывает победу:
20 июля 1914 года. «Всяко зло и коварство получат злоумышленники сторицей… Сильна благодать Господня, под ее покровом останемся в величии».
Да, как всегда, он предсказывает то, что хотят сейчас услышать его хозяева.Но, вернувшись в Петербург, почувствовав метания Аликс, Распутин попытался возобновить свои апокалипсические предсказания. И Николай тотчас запретил ему посещать дворец. Как всегда, «Святой черт» переменился. И вот уже он заявляет своим почитательницам: «Я рад этой войне. Она избавит нас от двух больших зол: от пьянства и от немецкой дружбы».
«Прекрасный порыв охватил всю Россию»
Жгут немецкие представительства, Литературно-художественный кружок изгоняет людей с немецкими фамилиями, будущий премьер-министр Штюрмер думает, не поменять ли ему свою немецкую фамилию. Петербург стал называться Петроградом.
Все споры в Думе забыты. Единение, единение! Как и в Думе, забыты все разногласия в большой Романовской Семье. Теперь, в дни народной войны, Николай получил право простить всех. Дядя Павел и брат Миша возвращаются в Россию. Чтобы здесь погибнуть…
Он вспоминает времена прапрадеда: эта война, как война с Наполеоном, Отечественная… Он отправляется в Москву – в древнюю столицу, символ Отечества.
Кремль. В беломраморный Георгиевский зал входят император и Семья. Алексея (он недавно ушиб ногу) несет на руках дядька матрос, рядом с царицей – сестра Элла… Слова императора:
«Прекрасный порыв охватил всю Россию, без различия племен и народностей. Отсюда, из сердца Русской земли, я посылаю моим храбрым воинам горячее приветствие. С нами Бог!»
У Успенского собора, у колокольни Ивана Великого – необозримые толпы. Колокольный звон заглушает восторженные крики толпы. И гофмаршал граф Бенкендорф, глядя на ликующую толпу, говорит победно-насмешливо: «Вот это и есть та самая революция, которую нам обещали в Берлине?»
Да, в Берлине предупреждали: если будет война – она закончится революцией в России. Впрочем, об этом Николая предупредили много раньше – в самом начале царствования.
Но теперь все забыто: звучат ликующие крики – это народ встречает Царскую Семью. На лице Аликс – радость, впервые за много месяцев. Мечта сбылась. Как неожиданно свершилось это долгожданное единение: народ и царь!
В сумраке Успенского собора – придворные певчие в серебряных костюмах славного XVII века – истока Романовской Династии… Звучит Божественная Литургия. Драгоценные камни на облачениях духовенства мерцают в свечах.Всего через три года затерянная в зимней Сибири Семья будет вспоминать об этой ликующей Москве, колокольном звоне, об этом восторге народа при виде своего императора.
«Сведения официальные и частные, доходящие до меня со всей России, одинаковы. Одни и те же народные восклицания, благоговейное усердие, одно и то же объединение вокруг царя… Никакого разногласия. Тяжелые дни 1905 года кажутся навсегда вычеркнутыми из памяти. Собирательная душа Святой Руси с 1812 года не выражалась с такой силой», – записал в своем дневнике французский посол.
С торжествующей ноты начался эпилог царствования.
В 1914 году среди революционеров, высланных в Туруханский край, царило уныние, граничащее с отчаянием.
«Все сомкнулось, все революции спрятались, все думали только о совместном служении Родине. Очень легко дышится в этой чистой атмосфере, ставшей почти неизвестной у нас», – писал думский депутат.
Прелюбопытная компания собралась в тот год в Туруханской ссылке: целые дни проводил на койке, уткнувшись лицом в стену, безвестный грузин. Он перестал следить за собой, перестал даже мыть посуду, и собака облизывала его тарелки.
Всего через четыре года он будет жить за Кремлевской стеной – там, где сейчас царь и его Семья…
А вот другой революционер – он тоже впал тогда в безнадежность и жесточайшую депрессию. В сентябре 1914 года с ним встретился другой туруханский ссыльный большевик, Свердлов. Свердлова связывала с ним не только общность взглядов, но давняя нежная дружба. И с огорчением Свердлов написал жене: «Несколько дней пробыл с Жоржем. С ним дело плохо… Положительно невозможно ему жить долго вдали от кипучей жизни. Нужно найти хотя бы какой-нибудь исход для его энергии».
«Жорж» – одна из партийных кличек Филиппа Голощекина. Так они встретились в Туруханском крае, два старых друга, Голощекин и Свердлов – два будущих организатора расстрела царя и его Семьи.Царь и Семья – в Кремле, окруженные ликующим народом, а будущие их убийцы пока далеко, в Сибири, в безнадежном Туруханском крае.
Великий князь Николай Николаевич становится Верховным Главнокомандующим. Вскоре царь отправляется на фронт к армии, в Ставку.
Царь уезжает на войну, и царица пишет ему письма. Почти каждый день… «Царь уезжал на войну» – так начинаются сказки…
Когда-то, в идиллическом XIX веке, готовясь стать повелителями страны, они писали друг другу бесконечные письма. И вот теперь, накануне прощания с троном, все повторяется! Между этими двумя потоками писем – вся их жизнь. Жизнь, которая не требовала от них обращаться к перу – ибо за 20 лет они так редко расставались… И вот Война.В 1917 году, перед арестом, царица начнет уничтожать свои бумаги. Но письма не тронет, хотя в них были страшные проклятия тогда уже победившей Думе. Рискуя гневом победителей, она сохранит их, ибо в этих письмах была ее вечная неутолимая страсть к «мальчику», к ее «Солнечному Свету».
Как и когда-то, они пишут друг другу по-английски. Прошло два десятилетия с тех пор, как она приехала в Россию. Но по-прежнему она думает на языке бабушки Виктории. 652 письма напишет она ему. Последнее, 653-е будет отправлено ею тайно и не нумеровано. В конце писем она ставит крест: «Спаси и сохрани». Он отвечает ей куда реже, часто телеграммами. Что делать – царь воюет.
Глава 7. «Я перечитываю твои письма и стараюсь представить, что это беседует со мной мой любимый» (Роман в письмах)
Да, там они разговаривают друг с другом… И я выхватываю обрывки их исчезнувшей речи…
Она: «Ц[арское] С[ело], 1914 год, 19 сентября. Мой родной, мой милый, я так счастлива за тебя, что тебе удалось поехать, так как знаю, как глубоко ты страдал все это время – твой беспокойный сон это доказывает… Вместе с тем, что я сейчас переживаю с тобой, с дорогой нашей Родиной и народом, я болею душой и за мою маленькую „старую“ Родину, за ее войска, за Эрни… В силу эгоизма, я уже сейчас страдаю от разлуки. Мы не привыкли разлучаться… И притом, я так бесконечно люблю моего драгоценного мальчика. Вот уже 20 лет, как я – твоя, и каким блаженством были все эти годы…»