Она: «09.03.15. Мой муженек, ангел дорогой! Какое счастье узнать, что послезавтра я буду держать тебя крепко в своих объятиях, слушать твой дорогой голос и смотреть в твои любимые глаза… Посылаю тебе письмо от Маши (из Австрии), которое ее упросили тебе написать в пользу мира. Я, конечно, более не отвечаю на ее письма…»

Фрейлина Мария Васильчикова (Маша) в 1915 году жила в Австрии. Однажды!, как объясняла потом она сама, к ней явились трое неизвестных и попросили ее обратиться с посланием к Государю. Они рассказали ей, каким должно быть содержание этого письма: «Миролюбие Его Императорского Величества хорошо известно во всей Европе… Австрия и Германия уже достаточно убедились в силе русского оружия» и т. д. Короче, незнакомцы явились с предложением (пока неофициальным) встретиться тайно трем представителям – Австрии, России и Германии – для начала переговоров о сепаратном мире. Встречу было предложено организовать в Стокгольме…

Он понимал: история с письмом породит все те же мерзкие слухи. И, получив «письмо от Маши», Николай немедленно передал его своему министру иностранных дел. Он хотел, чтобы все знали: он не делает никакой тайны из этих предложений, ибо они являются для него совершенно неприемлемыми. Парадокс: 20 лет назад, когда прямолинейный Вильгельм прощался с Аликс в Берлине, он был уверен, что гессенская принцесса станет в России верной опорой Германии. Но именно потому, что она была немецкой принцессой, Аликс должна была быть вне подозрений в любой мирной инициативе, в любой попытке заключить мир с Германией. И понимая весь ужас войны, и мечтая о мире со своей родиной, и имея влияние на решения Ники, она вынуждена была молчать. Мучиться и молчать и постоянно демонстрировать свою приверженность к войне до победы… В результате Маше было велено немедленно вернуться в Россию…

И опять царь жил в Царском, чтобы очень скоро вновь уехать… Она: «04.04.15. Ты опять нас покидаешь. И, вероятно, с радостью, потому что жизнь здесь, кроме работы в саду, была скучной. Мы почти не видели друг друга – я лежала. Многое я не успела тебя спросить, а когда мы поздно вечером наконец бываем вместе, то все мысли улетают…»

Да, он неразговорчив. И когда они вместе – они молчат. Только разлука рождает это словоизвержение любви.

Она: «Я плачу, как большой ребенок. Я вижу перед собой твои грустные глаза, полные ласки… Шлю тебе мои самые горячие пожелания к завтрашнему дню (наступало их любимое 8 апреля, годовщина обручения. – Э.Р.). В первый раз за 21 год мы проводим этот день не вместе, но как я живо все вспоминаю! Мой дорогой мальчик, какое счастье и какую любовь ты дал мне за все эти годы…»

«08.04.15… Как время летит – уже 21 год прошел! Знаешь, я сохранила это платье „принцессы“, в котором я была в то утро, и я надену твою любимую брошку…»

В это время Васильчикова вернулась в Петроград – и, видимо, привезла с собой письма из Германии.

Она: «17.04.15… Я получила длинное милое письмо от Эрни, я тебе его покажу по твоем возвращении. Он пишет: „Если кто-нибудь может понять его (т. е. тебя) и знает, что он переживает, – то это я“. Он крепко тебя целует. Он стремится найти выход из этой дилеммы и полагает, что кто-нибудь должен был бы начать строить мост для переговоров. У него возник план послать частным образом доверенное лицо в Стокгольм, которое встретилось бы там с человеком, посланным от тебя (частным образом), и они могли бы помочь уладить многие временные затруднения. План его основан на том, что в Германии нет настоящей ненависти к России. Эрни послал его уже туда к 28 числу. Я послала сказать этому господину, что ты еще не возвращался, и чтоб он не ждал. И что хотя все жаждут мира, но время еще не настало. Я хотела закончить с этим делом до твоего возвращения, т. к. знала, что тебе оно будет неприятно».

Бедная Аликс, как она надеется: а вдруг он все-таки скажет «время уже настало». Тщетно.

Приближалось 6 мая. Она: «04.05.15… Как грустно, что мы проводим день твоего рождения не вместе! Это в первый раз… Ах, крест, возложенный на твои плечи, так нелегок! Как бы я хотела помочь тебе его нести, хотя мысленно и в молитвах я это делаю. Как бы я хотела облегчить твое бремя, много ты выстрадал за эти 20 лет… – ведь ты родился в день Иова Многострадального, мой бедный друг».

«Мне легче излагать все это на бумаге – по глупой застенчивости…»

Она: «13.06.15… Я обеспокоена, что твое милое сердце нынче не в порядке. Прошу тебя, вели Боткину осмотреть, когда вернешься… Я сочувствую всем, у кого больное сердце, так как столько лет сама этим страдаю. Скрывать свои горести и заботы очень вредно для сердца. Помни, оно устает от этого… Это иногда видно по твоим глазам. Только всегда говори мне об этом, потому что у меня достаточный опыт в этом отношении, и может быть, я сумею тебе помочь. Говори обо всем со мной, поделись всем, даже поплачь – это всегда физически как будто облегчает… Аня только что была у меня – она видела Григория утром. Он в первый раз после пяти ночей спал хорошо и говорит, что на фронте стало немного лучше…» (Она верила: если Григорий спит хорошо – значит, и на фронте тоже хорошо.)

«14.06.15… Павел (великий князь. – Э.Р.) сказал мне о другой вещи, которая неприятна, но лучше о ней тебя предупредить, а именно, что в последние шесть месяцев все говорят о шпионе в Ставке. И когда я спросила его имя, он назвал генерала Данилова… Вели… осторожно следить за этим человеком».

В это время поражения на фронте заставили искать козлов отпущения. Выход был найден: шпионы. Началась настоящая шпиономания. Сначала захотели сделать шпионами евреев. Военно-полевой суд в Двинске повесил нескольких «за шпионаж». Впоследствии выяснилось: они невиновны и были посмертно оправданы. Но к тому времени у великого князя Николая Николаевича уже созрел иной план: Главнокомандующий решил поохотиться на дичь куда покрупнее.

Возникает знаменитое дело немецкого шпиона полковника Мясоедова. При помощи показаний Мясоедова Николаша добирается до главного своего недруга – военного министра Сухомлинова. В июне он уже отрешен от должности. От него через его жену шла ниточка к «нашему Другу». И значит – к Аликс! «Немка – шпионка» – куда проще!

И бедная Аликс решила показать, что она тоже принимает участие в общей заботе – ловле шпионов. Она находит своего: генерал-квартирмейстера Данилова. Это один из талантливейших и злоязычных генералов в Ставке и, естественно, враг «нашего Друга»…

Она: «15.06.15… Нетерпеливо ожидаю обещанного тобою письма… Я зашла к Мавре на часок (жена великого князя Константина Константиновича. – Э.Р.) – она спокойна и мужественна, у Татьяны (дочь К.Р. – Э.Р.) ужасный вид – она еще худее и бледнее…»

В начале июня во дворце Павловска задохнулся во время припадка грудной жабы К.Р.

Незадолго до этого на фронте во время атаки был смертельно ранен младший и самый блестящий из его сыновей – Олег. К.Р. сам закрыл ему глаза. Смерть любимого сына приблизила и его кончину. Поэт был последним Романовым, которого торжественно похоронили в Петропавловском соборе.

Она: «16.06.15… Твой сладко пахнущий жасмин я положила в Евангелие – он мне напомнил Петергоф… Днем я сидела на балконе, хотелось пойти вечером в церковь, но почувствовала себя слишком утомленной. На сердце такая тяжесть и тоска. Я всегда вспоминаю, что говорит наш Друг. Как часто мы не обращаем достаточного внимания на Его слова, Он так был против твоей поездки в Ставку, потому что там тебя могут заставить делать вещи, которые было бы лучше не делать… Когда Он советует не делать чего-либо и Его не слушают, позднее всегда убеждаешься в своей неправоте… Это все не к добру. Он (Николаша. – Э.Р.)… не одобряет посещение Григорием нашего дома, и поэтому он хочет удержать тебя в Ставке, вдали от него. Если бы они только знали, как они тебе вредят вместо того, чтобы помочь – слепые люди – со своею ненавистью к Григорию. Помнишь, в книге (которую мы читали) сказано, что та страна, Государь которой направляется Божьим человеком, не может погибнуть. О, отдай себя больше под Его руководство».

Он: «16.06.15. Мое возлюбленное солнышко! Сердечное спасибо за твое длинное милое письмо… Что касается Данилова, то я думаю: мысль о том, что он шпион, не стоит выеденного яйца…»

Она: «17.06.15. Мой родной, милый! Женушка должна была бы писать тебе веселые радостные письма, но это так трудно, так как чувствую себя подавленной и грустной. Столько вещей меня мучают. Теперь в августе собирается Дума. А наш Друг тебя несколько раз просил, чтобы это было как можно позднее… Теперь они будут вмешиваться и обсуждать дела, которые их не касаются. Не забудь, что ты есть и должен оставаться самодержавным императором. Мы еще не подготовлены для конституционного правления. Н[иколаша] и Витте виноваты в том, что эта Дума существует, а тебе она принесла больше забот, чем радости… Извини, я тебе все это пишу, но я чувствую себя крайне несчастной – все дают тебе неправильные советы и пользуются твоей добротой… Плюнь на Ставку! Ты и так долго опять отсутствуешь, а Григорий просил этого не делать, все делается наперекор Его желаниям, и мое сердце обливается кровью от страха… Ах, если бы я могла защитить тебя от забот и несчастий: их довольно – больше, чем сердце может вынести!»

Она уже получила сведения: Николаша собирается в чем-то обвинить «нашего Друга». И Ники может не понять, может поверить!

Между тем следствие по делу о шпионах уже подобралось к окружению Распутина.

Был ли действительно Распутин немецким шпионом? Конечно, нет. Он преданно служил Семье. Но у него была проблема: Аликс все время требовала новых предсказаний, и он не мог в них ошибаться. Поэтому в квартире Распутина на Гороховой фактически существовал его мозговой центр: ловкие дельцы, промышленники – «умные люди»… Он делился с ними военной информацией, которая поступала от царицы, с ними ее обсуждал. После чего хитрец смекал, каким должно быть очередное его пророчество… И конечно же, кто-то из этих «умных» мог представлять на Гороховой немецкую разведку. При всей его хитрости, Распутин был всего лишь мужик. Хитрющий и… простодушный мужик. Так что найти доказательства, видимо, можно было. Но Верховный пошел по знакомой тропке: вместо того, чтобы терпеливо копать шпионское дело, клюнул на то, что подставил ему «Святой черт», – пьяный скандал в «Яре». Так он попался в распутинский капкан.

Знавший все перипетии распутинского кутежа в «Яре», командир корпуса жандармов Джунковский составляет бумагу о похождениях Григория. С этой бумагой Николаша поторопился выступить.

Она: «22 июня… Мой враг Джунковский показал Дмитрию (великому князю. – Э.Р.) гадкую грязную бумагу (против Друга). Дмитрий рассказал про это Павлу… И такой грех: будто бы ты, прочитав бумагу, сказал, что тебе надоели эти грязные истории и ты желаешь, чтобы наш Друг был строго наказан… Я уверена – он перевирает твои слова и приказания, клеветники должны быть наказаны, а не Он (наш Друг). В Ставке хотят отделаться от Него – ах, это все так отвратительно!… Если мы дадим преследовать нашего Друга, то мы и вся страна пострадаем за Него… Ах, мой дружок, когда же наконец ты ударишь кулаком по столу и прикрикнешь на Джунковского и других?… Никто тебя не боится, они должны дрожать перед тобой… Если Джунковский с тобою, призови его к себе, скажи ему, что ты знаешь… что он показывал по городу эту бумагу, что ты ему приказываешь разорвать ее и не сметь говорить о Григории так, как он это делает! Он поступает как изменник, а не как верноподданный, который должен защищать Друга своего Государя, как это делается во всякой другой стране. О мой мальчик, заставь всех дрожать перед тобой… Ты всегда слишком добр, и все этим пользуются… Так продолжаться больше не может!»

Действительно, Верховный предъявил царю длинный доклад. Огромный и яростный Николаша кричал в раскаленном вагоне… Вначале все его обвинения были хорошо знакомы царю: распутство и кутежи «Друга» и т. д. Но дальше речь Главнокомандующего стала страшной: в доме Распутина толкутся немецкие агенты, все, что делается в Ставке, через доверчивую Государыню становится известным в квартире на Гороховой – и потом…

– Я никогда ничего об этом не знал… Я не мог даже предполагать, – растерянно повторял царь.

И тогда Николаша предложил привезти в Ставку Александру Федоровну – показать ей доклад. И покончить с «нашим Другом». «Решить дело по-семейному» – здесь, в Ставке!