Так вот бабы пищальников и мастеровых невесть из-за чего вдруг сцепились между собой, передрались. Их мужья в это ввязались, и драка получилась страшенная, с полутора дюжинами покалеченных. Унять-то ее, конечно, уняли, туда с сотней детей боярских ездил князь воевода Щеня. Пищальники с мастеровыми и своим начальником даже выпили мировую, однако тайные доносители сообщали, что подлинного замирения там нет, те и другие ярятся, вражда между ними копится какая-то скрытая, опасная, и Василий попросил Вассиана, приятельствовавшего прежде с Салтыковым, побывать у него, поразведать, не кроется ли там вовсе серьезное, не мутят ли пищальников какие заговорщики.

– Тебя - приятеля, инока - никто ни в чем не заподозрит...

А потом, как бывшему главе судных дел, поручил посмотреть, проверить хотя бы самые последние дела судного приказа года за два-три, и Вассиану натащили такие кучи разной писанины, что он на месяц с лишним буквально прирос к ним, удивляясь тому, как изощренно лихоимствуют теперь иные дьяки и судьи, и тому, сколь, оказывается, ему любопытно опять копаться-разбираться в таких делах.

Втроем они снова сошлись лишь недели через три. Застольничали в маленькой трапезной на третьем жилье ее нового терема.

В многоцветные окна било вечернее солнце, они полыхали, играли огненно-красными, жарко-желтыми, загадочно-синими и ласково-зелеными цветами, отчего казалось, что в трапезную проникла невиданная для зимы радуга, сделав все в ней необычайно ярким и веселым. И Соломония в этой живой играющей радуге показалась ему еще краше и светлей. Да и привечала еще ласковей и внимательней. Предлагала попробовать то одно вкуснейшее блюдо, то другое, искренне печалясь, что он почти ничего не ест и вовсе ничего не пьет. Объяснил, что так он приучил себя в монастыре и уже не просто не хочет, но и не может теперь проглотить лишнего кусочка, каким бы лакомым тот ни был. Само естество уже не принимает ничего лишнего.

Качала головой. Видно, жалела. Он походил на библейского пророка: тощий, в длинных седеющих волосах, длинной седеющей бороде, глаза большущие.

– Ты обещал про Нила.

Рассказал, как тот на его глазах вырос в несколько раз выше леса, как он перепугался и не мог тогда понять, зачем это Господь вдруг показал ему Нила таким огромным, светящимся и прозрачным.

– А сейчас понимаешь?
– тихонько спросила Соломония.

– Да.

– Зачем?

Улыбнулся.

– Пока не скажу. Нельзя.

Они непонимающе переглянулись.

– Не обессудьте!

И стал рассказывать, как поразительно много Нил знает, как постоянно переписывается в десятками, нет, с сотнями людей на Руси, в Греции, Палестине. Как поразительно знает священные писания и буквально всех великих богословов и отцов церкви, предупреждая, однако, чтобы и всех их постоянно все осмысливали, "ибо писаний много, но не все суть истинны". Всё, всё чтобы всегда осмысливали. И сам так даже и тридцать иудиных сребреников и те осмыслил, вернее, перевел их в рубли, чтобы понять, много это было-то или немного?

– На нынешние получилось двадцать восемь тысяч шестьсот рублей.

– Ну!
– поразился Василий.
– Не может быть! У меня в казне столько денег не бывало. Не может того быть!

– Может! Нил при мне переводил сребреники в сикли, сикли в римские динарии, греческие драхмы, статиры и таланты, а их - в наши рубли. Двадцать восемь тысяч шестьсот рублей получается.

– Выходит, знали первосвященники, за Кого платят такие деньги?!

– То-то и оно!..

Тут Соломония поднялась, отошла к малому столу, принесла оттуда красивую книгу в темно-зеленом тисненом сафьяне с серебряными застежками и, легонько, торжествующе улыбаясь, положила перед Вассианом.

– Посмотри! По закладкам.

Он открыл на первой. Это была книга Гурия Тушина. Его дивное округлое письмо: "О жительстве скитском от святого отец постника и отшельника старца Нила предание от божественных писаний ко присным ему ученикам единонравным".

Василий, вытянув шею, тоже глядел.

Дальше шло Нилово же "Послание" к самому белозерскому старцу Гурию Тушину, два "Послания" к некоему неназванному старцу - Вассиан-то знал, что это к Паисию Ярославову!
– и "Монастырский устав в II главах" - главное сочинение Нила.

– Нашла! Ах, молодец! Ах, душа ты моя пресветлая! Читала?

– Конечно. Ждала-ждала, когда еще расскажешь, вижу, как занят, и...

Василий глядел на жену с превеликим удивлением.

А она ему многозначительно улыбнулась: вот, мол, мы какие!

– Пишет так, что местами дух захватывает. На Епифания Премудрого похоже - не отпускает.

– Но самое интересное-то что для тебя?

– Все! Я ж говорю - дух захватывает...

– И все ж?

Задумалась.

– Конечно же - мысленное делание. Чтоб все только по разуму и по возможному делать. Ничего бездумно... И про слезы очищающие, просветляющие душу поразительно!