Но на третий день пути прямо в возке апреля в тридцатый день митрополит Симон скончался.

Из духовных лиц до Вассиана Василий чтил его больше всех и жил всегда в полном согласии и приязни - тот почти со всеми так жил!
– и, опечаленный и раздосадованный, что дело так и не улажено, все же свел Серапиона с архиепископства, разрешив, однако, вернуться в Троицкий монастырь, где тот до Новгорода Великого был глубоко почитаемым всеми игуменом.

Иосифу же Волоколамскому писано было, что извинения его нисколько в связи с этим не отменяются и чтоб своих злых поношений кого-либо он в народ более не запускал.

Теперь все заслонила забота о новом митрополите, и Вассиан и дня не пропускал, чтобы не повидаться с государем и, главное, не оставить его надолго с иными советчиками - приверженцами и лазутчиками Иосифа, стяжателями, которые прямо как мухи на падаль слетались в те дни в великокняжеские хоромы - жужжали и жужжали ему самому, Соломонии, его братьям, ближним боярам, думе, его духовнику, дьякам, Шигоне, крестовым попам, протопопам Успенского и Благовещенского храмов и просто на кремлевских площадях и на Красной площади, кто по их убеждениям и своим великим достоинствам могли бы быть лучшими митрополитами: епископ Крутицкий Досифей, архиепископ Ростовский и Ярославский Вассиан, племянник Иосифа Волоцкого, знатнейший иконописец, когда-то ученик и помощник самого Дионисия, архимандрит Андрониева монастыря Савва.

А Вассиан твердил и твердил государю, что надо только Варлаама архимандрита Симонова монастыря. Он был тоже из Кириллова, тоже ученик Нила, они дружили, и по возвращении Вассиан и жил в его монастыре.

– Потому и ратую, что дружу и хорошо его знаю.

– Я тоже знаю, брал его с собой в поездки.

– Он сказывал.

– Только больно в последнее время он стал жалостливый, больно тяжело вздыхает. Чего он так?

– А разве кругом сплошь радость и благодать?

– Печалится, значит... И при мне печалится тоже, словно я в чем виноват. В чем именно, по его мнению, не знаешь?..

Василий был страшно мнителен и подозрителен, но от большинства всегда умело скрывал это, а вот перед Вассианом не таился, хотя многие его подозрения были совершенно нелепы, и поначалу старец даже открыто им улыбался, посмеивался, но, заметив, как это задевает и раздражает владыку, стал относиться к ним терпеливей, сдержанней.

– Душа у человека болит - в привычку вошло. А к тебе именно что ж он может иметь? Ничего. Доподлинно знаю.

– Все время за кого-нибудь просит, о ком-нибудь плачется.

– Так это же прекрасно. Святитель и должен быть главным печальником, заступником и молитвенником православных - как перед Господом Богом, так и перед тобой, твоей суровой властью, перед всякой несправедливостью.

– Но не всепрощающим, а строгим, без этого церкви тоже нельзя.

– Но не жестоким... Поставь в святители Иосифа Волоцкого представляешь, что будет?

Василий жестко скривился.

– То-то! В крови бы утонули. И уже ведь начинал при отце-то твоем. Тебе это нужно?

Отрицательно помотал головой.

– И стяжательствовать, богатиться Варлаам не станет, знаешь ведь. Знаешь, что против осифлян, но зря никого не обидит, насилья не будет. Рассуди, тебе это плохо?

– Нет, конечно.

– Сам же ты тоже против, только духу не хватает начать, я вижу. И у отца твово не хватило. Боится, что отшатнется от вас церковь, поднимет в народе смуту, если воспретите монастырям стяжательство и отберете нахапанное. А я убежден, что не будет смуты, что народ за это же, только дюжина игуменов и епископов поорут недолго, побеснуются, все потеряв, да и затихнут - против Божьих ведь заповедей это все, про себя-то каждый это знает, да ханжит, врет, будто Господь велел монастырям и храмам богатиться. Врут, бессовестные! А коль ты и дальше не решишься действовать, уведут они нашу православную церковь от Христа навовсе, утонет, сгниет она в стяжательстве, в лицемерии и ханжестве - сам ведь видишь. Нельзя тянуть дальше...

– Ладно! Ладно!
– насупился Василий.

– Варлаам и тут тебе самый твердый и верный помощник-единомышленник. А уж сколь силен в писаниях, тоже ведаешь.

Василий усмехнулся.

– Аристотеля тоже читал?

И Вассиан усмехнулся. Он как-то принес великому князю две аристотелевы книги: "Органон" на греческом языке, привезенный из Венеции, и "Аристотелевы врата" на славянском, так как греческий Василий знал не больно хорошо. И через месяц примерно спросил, прочел ли тот какую из них. Тот ответил, что лишь начал читать, то есть, конечно, не сам, а чтецы ему читали, и больше о них не вспоминал, а Вассиан не торопил, и вот...

– Не знаю, не спрашивал.

И еще, еще и еще говорил с ним о невысоком, плотном, всегда очень внимательном, задумчивом и действительно часто вздыхающем Варлааме, пока государь не объявил во всеуслышание в думе и синклите, что желает видеть на митрополичьем престоле его, архимандрита Симонова монастыря, и повелел собирать Священный собор для избрания и торжественного посвящения того в великий сан.

* * *

– Скажи, государь, тебе все в твоем Кремле нравится?
– неожиданно спросил новый митрополит в одном из первых же их разговоров втроем.