Уж теперь не горем, не кручиной,

Сердце полно сладкой тишиной.

Приутихло жгучее страданье,

И в душе сомненье улеглось:

Этой ночи кроткое сиянье

Словно в грудь ему влилось.

XXIII

Примиренный с темною судьбою,

Вспоминает он былые дни:

Беззаботной, ясной чередою

Пронеслись на севере они.

Видит он зеленые равнины,

Где блестят сквозь утренний туман

Альп далеких снежные вершины,

Видит свой Медиолан.

XXIV

Видит дом родной с тенистым садом,

Рощи, гладь прозрачную озер

И себя, ребенком малым, рядом

С матерью; ее он видит взор,

На него так нежно устремленный...

Как у ней был счастлив он тогда,

Этим милым взором осененный,

В те беспечные года!

XXV

От нее услышал он впервые

Про Того, Кто в мир тоски и слез

Нам любви учения святые

И грехов прощение принес;

Кто под знойным небом Галилеи

Претерпел и скорбь, и нищету,

И Кого Пилат и фарисеи

Пригвоздили ко кресту.

XXVI

Но года промчалися стрелою...

– Детства дней счастливых не вернуть!

Он расстался с домом и семьею,

Перед ним иной открылся путь:

Он, покорный долгу, в легионы

Под знамена бранные вступил

И свой меч, отвагой закаленный,

Вражьей кровью обагрил.

XXVII

Бой кипел на западе далеком:

Там с врагами Рима воевал

Юный вождь. Ревнивым цезарь оком

На победный лавр его взирал.

Против франков, в войске Константина,

Острых стрел и копий не страшась,

Севастьян и с ним его дружина

Храбро билися не раз.

XXVIII

Но и в грозный час кровавой битвы,

Поминая матери завет,

Благодатной силою молитвы

Соблюдал он в сердце мир и свет.

Бедный дух его не устрашали

Зной и стужа, раны и нужда;

Он сносил без жалоб, без печали

Тягость ратного труда.

XXIX

И властям всегда во всем послушный,

Он жалел подвластных и щадил;

С ними он, доступный, благодушный,

И печаль, и радости делил.

Кто был горем лютым иль несчастьем,

Или злой невзгодой удручен,

Шел к нему, и всякого с участьем

Принимал центурион.

XXX

И за то с любовью беспримерной

Подчинялись воины ему,

Зная, что своей дружины верной

Он не даст в обиду никому,

И везде, из всех центурий стана,

И в бою, и в пору мирных дней

Отличалась сотня Севастьяна

Ратной доблестью своей.

XXXI

И привязан был он к этой сотне

Всеми силами души своей;

В ней последним ратником охотней

Был бы он, чем первым из вождей

Всех когорт и легионов Рима.

Не желал он участи иной,

Не была душа его палима

Властолюбия мечтой.

XXXII

В бранном стане, в Галлии далекой

Скромный дорог был ему удел,

И его на блеск и сан высокий

Променять бы он не захотел.

Почесть с властью или роскошь с силой,

Или все сокровища земли

Никогда ему той сотни милой

Заменить бы не могли.

XXXIII

Что людьми зовется верхом счастья,

То считал тяжелым игом он.

Но, увы, непрошеною властью

Слишком рано был он облечен!

О, какою горькою кручиной

Сердце в нем исполнилось, когда

С этой храброй, доблестной дружиной

Он расстался навсегда.

XXXIV

Никогда доселе сердцем юным

Ни тщеславен не был он, ни горд;

У преторианцев став трибуном,

Во главе блестящих их когорт,

Он остался воином смиренным,

Ни наград не ждавшим, ни похвал,

И горя усердьем неизменным,

Честно долг свой исполнял.

XXXV

Но душе его прямой и нежной

Чужд был этот гордый, пышный Рим,

Этот Рим порочный и мятежный,

С ханжеством, с безверием своим