– Ты-то небось поел в деревне! Почему ты мне не принёс хлеба?

Коля даже растерялся. Он не мог поверить, что это Лена так говорит с ним.

– Ты же знаешь, - пробормотал он, - что я хлеб оставил для тебя в деревне. Я не понимаю, как это ты такое говоришь!

Лена передёрнула плечами. Уже и старухи скрылись за поворотом. Только спины двух стариков виднелись ещё впереди.

– Да, - заговорила она зло и плаксиво, - ты небось и поел и спал в доме. А я в лесу спала. Ты думаешь, это хорошо? Да?

Эти слова были так нелепы, тон был так несвойствен Лене, что Коля даже не рассердился.

– Брось, Лена, дуться!
– сказал он весело.
– Хочешь, я расскажу тебе что-нибудь? Про генерала Рогачёва хочешь?

– Не хочу!
– резко сказала Лена.
– Какое мне дело до него!

Коля только воскликнул:

– Лена!

– Да-да, - говорила Лена, торопясь и не договаривая слова.
– И ты меня на целую ночь оставил в лесу! Может быть, меня там чуть волки не съели. Да-да, и медведь меня чуть-чуть не задрал. Конечно, тебе всё равно, что со мной будет!

– Ты не смеешь так говорить, - сдерживаясь, сказал Коля.
– Поняла?

Но Лену остановить было невозможно. Она не помнила себя.

– Нет, смею, - говорила она, - хочу и смею! И уходи, пожалуйста. Всё равно я с тобой не хочу вместе быть. Вот сяду здесь и буду сидеть. Ты всё равно хотел, чтоб я с голоду умерла. Вот!

Она села на пенёк и отвернулась от Коли. Коля, весь красный, стоял перед ней, засунув руки в карманы и сжимая в карманах кулаки.

– Если ты будешь так говорить, - медленно и раздельно сказал он, - я уйду.

– Уходи! Ну, что же ты не идёшь?

– Ну и уйду!
– Коля так стиснул зубы, что ему трудно было говорить.

– Нет, не уйдёшь, - сказала Лена, - потому что ты трус. Ты боишься, что тебя дедушка накажет, если ты меня бросишь. Ты трусливый мальчишка!

– Хорошо же!
– прошептал Коля.

– Ты хвастаешь, - продолжала Лена.
– Ты всё равно не посмеешь уйти. Думаешь, ты мне нужен? Ты мне совсем не нужен.

Коля круто повернулся и, не сказав больше ни слова, побежал в сторону от тропинки, прямо в лес. Злость душила его. Он бежал, не разбирая дороги, и, подобрав на ходу валявшуюся палку, с такой силой треснул ею о ствол дерева, что палка разлетелась на куски. Это немного успокоило его. Подобрав большой прут, он стал колотить по верхушкам папоротников, росших между деревьями.

Сражённые папоротники валились на землю, и Коле становилось легче. Он перевёл дыхание. Ярость уже не с такой силой бурлила в нём.

– Ну и что же, что младше?
– говорил он в такт взмахам прута.
– Всего на пять лет младше.

Прут сломался. Коля отшвырнул обломок и, сунув руки в карманы, стал шагать взад и вперёд.

– Семь лет, - говорил он, с силой топча ногами траву.
– Это много семь лет. В семь лет человек уже читает и пишет. Уже понимать должен... Что же, я так и скажу Рогачёву: хотел привести к вам дочь, но такой у неё характер, что невозможно.

Он шагал всё медленнее и медленнее и наконец остановился, прислонившись к дереву. Он сорвал колосок. Он отгрызал кусочки колоска и выплёвывал.

"Положим, она действительно маленькая, - думал он.
– И что это с ней случилось? Никогда такого не было".

Теперь он помнил не ту Лену, которую он оставил несколько минут назад, надутую и злую, а ту, которую он знал раньше, - всегда весёлую девочку из лесного дома, любительницу малины и берёзовых почек, доверчивую и послушную спутницу в путешествиях. У него засосало под ложечкой.

"Глупость какая!
– думал он.
– И что это её разобрало? Должна же она думать. Семь лет - это такой возраст, что можно всё понимать. Конечно, рассуждал он дальше, - семь лет - это не двенадцать. В двенадцать лет человек уже почти взрослый, знает историю, географию, может работать, может и взрослым посоветовать иной раз. А в семь лет, конечно, ещё ребёнок. К тому же она устала, два дня почти ничего не ела, наволновалась. В двенадцать лет человек вынослив. У него большой запас сил. А в семь лет это, конечно, трудно. В конце концов я могу с ней не разговаривать, но сдать её партизанам я должен".

Минуту поколебавшись, он повернулся и неторопливо пошёл назад. Он шёл, нарочно замедляя шаг, хотя ему очень хотелось побежать.

"Наверное, - думал он, - она давно уже догнала остальных и идёт себе со старичками. По крайней мере, я доведу её до лагеря и уйду к деду. И будем мы с ним жить вдвоём..."

Он вышел на тропинку и остановился. Лена была там же, где он её оставил. Только теперь она лежала на траве, сжавшись в комочек.

Коля неслышно подошёл и заглянул ей в лицо. Она лежала с закрытыми глазами, но слёзы одна за другой выползали из-под опущенных век и падали на траву. Лицо у неё было красное, горячее, и вся она, от головы до маленьких подогнутых ног, дрожала мелкой дрожью. Страшная мысль мелькнула у Коли. Он наклонился и положил руку Лене на лоб. Голова была так горяча, что никаких сомнений не оставалось: Лена была больна. Тяжело, опасно больна.