– Еще бы.

Но когда вспоминаешь про это, становится больно отчего-то.

Лучше не вспоминать.

На тротуаре, почти рядом с их столиком, отделенные от него только загородкой кафе, стояли красные автоматы с газированной водой. Сюда раз десять в день бегает пить Жужелка.

– Ты с родными живешь? У тебя кто - мать, отец?

– Ну мать. И отчим.

– А товарищи-то у тебя есть? Ну хоть один верный друг?

– Верных друзей только в кино показывают. Красиво!
– огрызнулся Лешка. Его коробило от простоватых вопросов Баныкина.

Он подумал, что Лабоданов и Матюша с матерью в чем-то схоже смотрят на жизнь. Только подход у них разный и разные слова. И это открытие почему-то задело его.

– Ты что, брат, в растерзанных чувствах?

Лешка ничего не ответил. На шаланде два месяца вместе работали и близко не сходились, даже после той штормовой ночи.

Чего ж теперь ему надо, чего лезет в душу?

Он поставил локти на стол, сказал медленно, твердо:

– До меня никому дела нет, и мне ни до кого.

– Ну, ну,-произнес Баныкин с недоумением.

– До меня - никому) - упрямо повторил Лешка. И пусть Баныкин не притворяется, не делает вид, что это не так

– И тебе?

– Да и мне ни до кого.
– Сказал и осекся, будто натолкнулся на что-то жесткое.

Баныкин с шумом отодвинулся от стола, смотрел на Лешку, точно видел впервые.

– Вот так ты. значит, живешь, - враждебно сказал он.- Тут подлостью пахнет! Понимаешь ты это или нет?

– Я сказал, что думал. И нечего орать на меня.

– Не переношу. Такие убогенькие сами, и представления и чувства такие жалкие. А пыжатся, точно сотворяют мир. Не терплю!
– Баныкин пристукнул кулаком по столу и наклонился к Лешке.
– Вот таких, как ты!

– Свирепо! Можешь это про себя держать. И вообще я тебя просил - не ори! Сделай одолжение.

– Вот, выходит, и надо стихи сочинять. И читать надо. Ничего не поделаешь! Ни на минуту вам покоя нельзя давать. Маяковский не дожил до наших дней - до этой атомной бомбы и всякой дряни. Приходится за него. Понимаешь? Приходится"

Пока не перевелись такие, как ты. Где только вы живете? Вас точно ничего не касается.

– Ну это ты брось.

– Сам же признался.

Баныкин успокоился, чиркнул спичкой, закурил, спохватился:

– Я тебя не обидел?

– Да нет.

– Может, еще сметаны возьмем? Ты не торопишься?

Лешка пожал плечами - куда ему торопиться. Впрочем, пора было отправляться на Торговую. Вдруг возчик заваливается рано спать.

В эту минуту он увидел Жужелку. Он много раз ошибался, принимая за нее проходивших мимо девушек, и теперь даже не поверил, что это она. Он смотрел, как она приближалась, не замечая его.

– Клена!.. Я сейчас, - сказал он Баныкину и перешагнул загородку.

Жужелка остановилась в замешательстве.

– Я весь день зубрю, - издали громко заговорила она, предупреждая его расспросы.
– Я только напиться вышла.

Она вымыла стакан под струёй воды, опустила в автомат мелочь. Стакан, пенясь, наполнился. Жужелка протянула Лешке стакан.

– Пей.

Он отпил немного и отдал стакан ей.

Баныкин крикнул, чтобы они шли к столику, и сам нетерпеливо перелез загородку и, подойдя к ним, протянул Жужелке руку:

– Баныкин.

– Клена, - сказала Жужелка и поставила на место стакан.

– Посидите с нами. Сделайте нам такое одолжение, - учтиво сказал Баныкин.

Они втроем опять пошли в кафе. Вокруг все столики были заняты, но на их столике красовалась соломенная шляпа Баныкина, и на него никто не покушался.

– Негде посидеть вечером трудящемуся человек^. Не тянуть же девушку в шашлычную. Придется вам сметану есть. Не откажетесь?
– громко говорил Баныкин, не спуская глаз с Жужелки, .и, не слушая ее возражений, ушел в павильон.

Жужелка водила пальцем по клеенке, стараясь не смотреть на Лешку.

– Кто это?
– спросила она и на секунду встретилась глазами с Лешкой, и взгляд у нее исподлобья был робкий, виноватый.

– Это мой товарищ.

Она опустила голову. Черные колечки волос лежали на шее, на ключицах, виднеющихся в широком вырезе белой кофты.

– Клена!

Она еще ниже опустила голову, не отозвавшись.

– Клена, ты слышишь?

Она подняла голову и с тревогой смотрела на него, подперев ладонью щеку. Вдруг она спросила: