– Держи!
– говорит он.
– Еле довёз: три раза из банки на пол выпрыгивала... Ну, прощай, я ещё дома не был!

И ушёл.

Взял я банку. В ней плавает небольшая, с нашего окунька, голубоватая рыба. Бока в красных пятнышках. Морда тупая, короткая. Ничего особенного, только, когда раскрывает рот, видны зубы.

"Ого, если такими тяпнуть за палец!"

Мне от такой мысли даже неприятно стало. Осторожно внёс пиранью в квартиру, перелил вместе с водой в пустой аквариум.

– Ну, теперь живи! Только чем тебя кормить?

"Конечно, сырым мясом!"

Сбегал в магазин. Принёс. Бросил кусочек в аквариум.

"Сейчас как цапнет!
– думаю.
– Брызги полетят!"

Жду. Ничего. Отошла моя пиранья в сторону. Наверное, хитрит. Бросил я второй кусочек, а сам ушёл по делам.

Возвращаюсь - мясо не тронуто. Пиранья стоит над самым дном, шевелит плавниками, на мясо никакого внимания.

Тогда я набрался отчаянной смелости и, чтобы разбудить в рыбе хищника, сунул в аквариум палец.

Пиранья не шелохнулась...

Не знаю, что она ела у моего приятеля на теплоходе, - может быть, у него была для неё какая-то особенная бразильская пища, - но у меня рыба заскучала.

В одном углу аквариума стёкла были с браком - жёлтые, мутные. Отойдёт, бывало, пиранья в этот угол, уставится в стекло и смотрит. Должно быть, стекло напоминало ей мутную воду родной Амазонки.

Всего три дня прожила у меня диковинная гостья.

Когда на четвёртый день я вошёл утром в комнату, рыба неподвижно лежала на песке. Жабры её не шевелились. Она лежала, обращённая головой в тот самый жёлтый угол аквариума, где простояла накануне целый вечер.

Б Е Л Ё К

Эту историю мне рассказал Мирошниченко - капитан ледокольного парохода "Ладога". Мы стояли в заливе Советская Гавань, и капитан, когда я приходил к нему, всякий раз крутил в каюте киноролик о тюленях, который он снял во время плавания.

Белёк был нерпушонком - сыном жёлтой тюленихи-нерпы, белый-белый, пушистый, как заячья рукавичка. Только нос и глаза у него были чёрные.

Плавал он ещё плохо, и поэтому мать держала его в лёжке, на снегу, возле большой ледяной глыбы - тороса.

Однажды мать отправилась в соседнюю полынью за рыбой. Белёк лежал и смотрел на мир круглыми, как бусины, глазами.

Вдруг рядом с ним появилась тень.

Это приближалась беда.

У матери Белька тени не было. Когда она ползла по снегу, то плотно прижималась к нему животом.

Бедой могли быть только медведи и люди. О них мать рассказывала столько, что Белёк отлично представлял их себе.

На всякий случай он ткнулся носом в снег и замер.

Всё тихо. Тогда он чуть-чуть повернул голову и покосил глазом.

Рядом с ним стоял мохнатый четырёхногий зверь с длинной шеей и опущенной до льда мордой. Медведь!

У Белька отчаянно заколотилось сердце и похолодели кончики ласт.

Медведь не торопился. Он прошёлся около Белька, задел его лапой и грузно лёг на снег.

Нерпушонок лежал ни жив ни мёртв. И вдруг он понял: медведь ждёт его мать!

Прошёл час. Впрочем, Белёк не знал, что такое час. Он даже не знал, что такое год, зима и лето. Ему было всего только две недели от роду.

Послышался лёгкий шум.

Ожидая увидеть мать, Белёк открыл глаза. Он даже раскрыл рот, чтобы издать предостерегающий крик, но так и обомлел. Прямо на него шёл второй медведь, ещё больше первого. Он шёл, размахивая головой из стороны в сторону. Из раскрытой пасти клочьями валилась на снег слюна. Громадные жёлтые лапы - хрум! хрум!
– по очереди взлетали и падали в снег.

Медведь подходил всё ближе и ближе... Вот он поднимает лапу и...

Бах-тара-рах!
– прогремело над самым ухом у Белька.

Первый медведь, который лежал рядом с ним, как-то нелепо дёрнулся, подскочил и развалился на части. Из-под него выскочили два существа, каждое с двумя ногами и гладким безволосым лицом.

"Люди!" - испуганно догадался Белёк.

В руках у одного человека была длинная блестящая палка, второй держал у самого лица маленький чёрный ящик с выпуклым глазом. Этот глаз он наводил попеременно то на Белька, то на второго медведя.

Первый человек поднял блестящую палку вверх.

Из палки брызнул огонь и выскочил клуб серого дыма. Бах-тара-рах! второй раз загремело в воздухе.