– Я сберегу все пробки... Нет, нельзя - папа устроит скандал: с какой стати я пью с моими нанимателями?

Я сказал, что раздражать папу - очень плохо. Майк спросил, зачем говорить о плохом, когда у него есть одна очень хорошая мысль. Мы заинтересовались - чем больше хороших мыслей, тем веселей.

– Мы едем в Лос-Анджелес, - объявил Майк.

Руфь и я кивнули.

– Едем работать.

Мы опять кивнули.

– Едем работать в Лос-Анджелес. А кто там будет вести нашу корреспонденцию?

Ужасно. Кто будет вести пашу корреспонденцию и пить шампанское? Печальная история!

– Нам придется нанять кого-нибудь вести нашу корреспонденцию. А вдруг это будет не блондинка? В Голливуде блондинок нет. То есть настоящих. А потому...

Я уловил его блестящую мысль и закончил за него:

– А потому мы привезем в Лос-Анджелес хорошенькую блондинку, чтобы она вела нашу корреспонденцию.

Ах, какая это была мысль! Бутылкой раньше она бы скоро потускнела, но теперь Руфь засияла, а мы с Майком ухмылялись до ушей.

– Но я не могу! Я не могу уехать через два дня...

Майк был великолепен.

– Почему через два дня? Мы передумали. Едем сию же минуту.

Руфь была ошеломлена.

– Сейчас? Прямо сразу?

– Сию же минуту. Прямо сразу, - неумолимо заявил я.

– Но...

– Никаких "но"! Сию же минуту, прямо сразу.

– Мне нужно взять платья...

– Купите на месте. Таких, как в Лос-Анджелесе, нет нигде. А теперь звоните в аэропорт. Три билета.

Она позвонила.

– Папочке позвоните из аэропорта.

В Лос-Анджелесе мы отправились в отель, трезвые, как стеклышко, и сильно пристыженные. На следующий день Руфь пошла покупать гардероб для себя и для нас. Мы сообщили ей свои размеры и дали достаточно денег, чтобы ей легче было переносить похмелье. А мы с Майком взялись за телефон. Потом позавтракали и сидели, сложа руки, пока портье не позвонил, что нас желает видеть мистер Ли Джонсон.

Ли Джонсон оказался энергичным человеком высокого роста, не слишком красивым, привыкшим говорить кратко и деловито. Мы сообщили ему, что предполагаем сделать фильм. У него загорелись глаза. Как раз по его части.

– Дело обстоит не совсем так, как вы думаете, - сказал я.
– У нас уже готово процентов восемьдесят.

Он поинтересовался, зачем мы в таком случае обратились к нему.

– У нас отснято свыше двух тысяч метров пленки "Труколор". Не трудитесь спрашивать, где и когда мы ее получили. Но лента не озвучена. Нам нужно ее озвучить и кое-где ввести диалог.

Он кивнул.

– Это нетрудны. В каком состоянии лента?

– В безупречном. В настоящее время она находится в сейфе отеля. Нам нужно доснять некоторые эпизоды, для чего потребуются дублеры. Причем они должны будут удовлетвориться оплатой наличными - упоминать о них в титрах мы не будем.

Джонсон поднял брови.

– Это ваше дело. Но если материал чего-нибудь стоит, мои ребята потребуют, чтобы они в титрах были упомянуты. И мне кажется, у них есть на это право.

Я согласился с ним и добавил, что платить мы будем хорошо, но с одним условием: они должны держать язык за зубами до того, как фильм будет готов. А может быть, и после этого.

– Прежде чем мы будем договариваться об условиях, я хотел бы посмотреть ваш материал, - сказал Джонсон, вставая и беря шляпу.
– Я не знаю, сможем ли мы...

Я догадывался, о чем он думает. Кинолюбители. Собственное творчество. Не порнография ли?

Мы набрали коробки из сейфа и поехали в лабораторию Джонсона на бульвар Сансет. Верх его машины был опущен, и Майк вслух выразил горячую надежду, что у Руфи хватит соображения купить спортивные рубашки полегче.

– Жена?
– равнодушно осведомился Джонсон.

– Секретарша, - ответил Майк не менее равнодушно.
– Мы прилетели вчера вечером, и они пошла купить нам что-нибудь летнее.

Мы явно выросли в глазах Джонсона.

Швейцар забрал у нас коробки, а Джонсон провел нас через боковую дверь и отдал распоряжение человеку, имени которого мы не разобрали. Он оказался киномехаником. Взяв у швейцара коробки, он скрылся с ними в глубине просмотрового зала. Несколько минут мы молча сидели в удобных креслах, петом Джонсон взглянул на нас, мы кивнули, он нажал на кнопку, вделанную в ручку его кресла, - и свет в зале погас. Просмотр начался.

Он длился час пятьдесят минут. Мы оба следили за Джонсоном, как кошка - за мышиной норой. Наконец мелькнули заключительные кадры, Джонсон нажал на кнопку, вспыхнули люстры, и он повернулся и нам.