– Что, обидели?
– поднесла она поросенка вплотную к лицу.
– Ах ты, глупыш! Молочка хочется?
– И поцеловала лопоухого в мокрый, холодный пятачок.

"Скажи на милость!
– удивилась Степанида, тихонько прикрывая дверцу хлева.
– Большая девчонка, а разум еще ребячий! Чтоб поросенка целовать!.. Все они, городские, с чудинкой".

Посмеивалась Степанида, а порой было ей и не до смеха, хоть прощала почему-то Зине ее промашки. Пролитое молоко - мелочь. Но никто не знал, что есть за Зиной провинности и покрупнее.

Как утро - скандал! Степанида ее будить, а Зина - ногами дрыгать, отбиваться. Насилу растолкает!

Надоела Степаниде эта морока. Возьми она да и плесни однажды на Зину холодной водой из кружки.

Та как вскочит! Хвать за голенище сапог с пола и, не помня себя, - к Степаниде... Опомнилась лишь снова на кровати. Степанида в одну руку сгребла обе Зинины руки, держит, как в клещах, а другой ее - по щекам да по щекам!

– Взбесилась?
– спрашивает.
– Тут тебе не город. Не встанешь разом с солнцем, так что ж будешь жрать?

Молчит Зина. Ровным счетом нечего ей возразить.

На другое утро - откуда что взялось? Сама встала, без побудки! Подойник в руки - и за дверь. Подоила коров, процедила молоко. На Степаниду поглядывает мирно и приветливо. У той и отлегло. Тоже оказалась не злопамятная! А хозяин с Севкой так ничего и не узнали.

С неделю, а то и больше Зина была шелковая, пока не приключилось с ней новой неприятности.

Жил в Гусаках Дениска Кучеров. Ровесник, примерно, Зине, а может, чуть постарше. Вреднее этого мальчишки не было человека во всем селе. Что ни день влетало ему, но не бросал, вредничал. Любил разные клички придумывать а еще - дразнить ребятишек поменьше себя. Назарка и рад бы его стороной обойти, так разве обойдешь? Высунется из-за дерева, из-за плетня, из-за колодезного сруба и, слова не говоря, тычет Назарке под нос пальцы, сложенные в букву "О".

Как поняла Зина, что это намек на кривые ноги, - сразу к нему:

– Отстань!

Не отстает. Небрежно сплюнул, процедил сквозь зубы:

– Кат-тись ты, супонь сыромятная!

Подалась она чуть вперед, сделала обманное движение левой. Денис вскинул, заслоняясь, обе руки. Тут и врезала ему Зина с правой. Тычком! Вроде не очень и хлестко, а мальчишка в рев - и ходу.

Тем бы, может, и кончилось, если б не Денискина мать. Допросила она сынка, сгребла за воротник да - к Степаниде:

– Полюбуйся!

Любоваться тут было нечем. У мальчишки начисто заплыл глаз. И, не иначе, провалился бы разнесчастный Денис от стыда, если б мать не держала за руку.

Обмакнула Степанида край полотенца в сметану и, приложив к поврежденному месту, замотала Денискину голову.

– Что ж теперь делать?
– спросила примирительно.
– Не судиться же из-за этого, соседка. Свою девку не оправдываю, но и твой малец не последний в Гусаках шкода. Будем считать - квиты.

Денис, понятно, никому ни полслова про поражение, да и Зина никому. Но шила в мешке не утаишь. К радости своей, узнала сперва деревенская малышня - от Назарки, а за ней - все Гусаки.

Дениска отсиживается, на улицу глаз на кажет. А если выйдет с ведрами до колодца - мальчишки тут как тут. Издали целятся пальцами в "фонарь" под глазом, кричат: "Посвети!"

Егор Лукич часто отлучался из дому по делам. Случалось, его не было неделями. А когда возвращался, то придирчиво во все вникал, доходил до мелочей. И хоть скуп он был на похвалу, но однажды напомнил все-таки Степаниде:

– Тарахтела ты тогда - мол, сопливого работника привез. А что получилось на деле? Выходит, не ошибся я в нем - мальчишка золотой! И сестренка ему под стать. Смотри, как дом засверкал! Видно, не плохих родителей дети.

Глава XII

ЗНАКОМЫЙ

Лето в Сибири хоть и жаркое, но короткое. Уже с середины августа по ночам Тавда начинала дышать холодком. А в сентябре береговую осоку припудривали утренние заморозки, напоминая, что настает пора, когда неуютно становится в тайге без костра, а дома - без натопленной печи.

Проснулся как-то среди ночи Севка в своей каморке. Поворочался, пожмурил глаза - нет, не уснуть! Снял с гвоздя полушубок да - на себя. Тепло стало и хорошо. Запах овчины растревожил память. Вроде не здесь Севка, а в эскадроне оказался. Люди, кони - все ему знакомо и дорого. Даже скрип седел, даже молчание, когда эскадрон замрет по команде "смирно".

Приятно побывать среди своих, повидаться. Все такие же точно, как и были. Командир Степан Викторович... комиссар товарищ Касаткин... дядя Андрей, кашевар... правофланговый Трофим Крупеня... Федор Дроздов, пулеметчик...

У него-то и доброе слово нашлось на прощанье, у дяди Федора, и полушубка не пожалел с себя. А вот Севка так и не разыскал его, хоть и зарок себе дал, не вернул долг. Завяз в каких-то Гусаках и сидит. Там люди жизнью рискуют, а он тут мелет зерно.

Не поскупился тогда Егор Лукич в Тюмени - заплатил вперед. А Севка взял: не было у него другого выхода. И хоть отработал на мельнице лето, а так и не рассчитался с хозяином.