Я отодвинул кружку, но встать мне не удалось.

– Вот не ожидал!

По крутым ступенькам спуска скатился Женька Перепахин и тут же приблизился.

– Не ожидал, брат, не ожидал, - повторил он и уселся напротив.

"Из огня да в полымя!"

– Я тоже.

Сказано было без энтузиазма, но Женьку это не смутило.

– И зря не ожидал! Я тут частенько бываю.

– Пивком балуешься?

Он захохотал.

– Посадочные места использую.

До меня смысл этих слов дошел не сразу. Я смотрел на Перепахина. Передо мною сидел тот же, несомненно, пожилой человек, которого я искал несколько дней назад и встретил при необычных обстоятельствах, и все-таки иначе чем Женькой я его про себя именовать не мог. Ничего взрослого этот коротышка с брюшком за жизнь не приобрел. В лице его так и играла полудетская простота, называемая теперь по-научному инфантилизмом, и она обезоруживала, пожалуй, не меньше, чем наглость Вадима.

– А ты по пиву?

– Я, собственно, случайно здесь.

Женька продолжал смеяться.

– Случайность есть осознанная необходимость.

"Неужели и этот философ? Впрочем, у нас доморощенных мудрецов хоть пруд пруди".

– Ты думаешь, что случайность, а таинственная рука вела нас закономерно и неуклонно, как в алгебре. Один вышел из точки A, другой из точки C, а встретились в пивной точке B, читай, в баре. Каков Киселев! Алгебра на все времена!

– Ну, если алгебра, - невольно и я улыбнулся.

– Признаешь? Закономерно?

– Предположим.

– И отметим.

Он запустил руку куда-то в глубины своего потрепанного пальто и извлек бутылку белой.

Я прикрылся обеими руками.

– Ради бога! Ты же видишь, я пиво пил.

– Ну и что? Как батюшка на вопрос ответил? "Вы что будете пить, отец? Вино или водку?" - "И пиво, сын мой, и пиво".

И, повернувшись к стойке, крикнул:

– Веруня! Мое почтение! Сполосни нам стаканчики, не откажи.

Неопрятная женщина ответила ленивым голосом:

– Вы же знаете, Евгений Иванович, у нас не положено.

Засиженное мухами соответствующее предписание действительно украшало стену: "Приносить и распивать... запрещено".

– Ну и что?
– активно возразил оживленный предвкушением Женька.
– А ты положи. На тарелочку огурчик. Или сырок.

– Не положено...
– Он снова развернулся в мою сторону.
– Знаешь анекдот? Встретились двое. Один говорит: "Давай выпьем". А другой: "Мне врачи запретили". А тот: "Ну и что? Мне тоже запретили. А я дал четвертак - разрешили!" Слыхал? Ха-ха-ха!

– Я не хочу пить, Женя.

– Обижаешь! Обижаешь. Я ведь из училища чудом спасен. И Веруню обижаешь. Она женщина славная. Видимо, уже стеклотару приготовила. Правила нарушает, а дело доброе делает. Ради нас. Такого человека обижать нельзя.

Через минуту стаканы были у него в руках.

– Так и быть. На донышко, каплю. Символическую.

Действовал он, однако, вполне реалистично, и я едва успел удержать его руку над стаканом.

– Я не буду пить, Женя.

– Ну, смотри. Была бы честь предложена, - уступил он ворчливо.
– Дело хозяйское. Хозяин - барин... Надеюсь, мне позволишь?

– Хозяин - барин, - повторил я его слова.

– Вот-вот, - тут же снова приободрился Женька.
– Я сегодня в барыше. Шедевр настенный завершил. В детском садике. Так сказать, Дионисий двадцатого века. И потому имею право.

И Перепахин с удовольствием проглотил свою отнюдь не символическую дозу.

"Имею право..." Ведь так и Вадим говорил. Да что они, с ума посходили? Один на полпути, другой явно у финиша..."

Я отчетливо видел склеротические жилки на Женькином лице, издали создающие обманчивое впечатление бодрого румянца.

– Хорошо пошла, - сказал он, закусывая плавленым сырком. Огурчика у Веруни не нашлось.
– Ты не представляешь, брат, как хорошо на воле. Когда на меня оковы надели, свет в овчинку показался. Песня вспомнилась: "В тюрьме он за правду страдал". Вот так поем, а не вникаем. А на собственной шкуре другой переплет.

– Вряд ли тебе грозило что-то серьезное.

– Ха-ха! Не скажи!

– Ты же не был виноват.

– Это игра судьбы. Граф Монте-Кристо тоже не был...

– Графа враги погубили. А у тебя...

– Графа друзья погубили, - перебил он.

– Разве у тебя есть такие коварные друзья?
– спросил я в шутку, но вообще-то шутить не хотелось... Хотелось распрощаться побыстрее.

– А про это никому не дано знать. Что ж с милиции спрашивать? У них служба. Улики, отпечатки всякие. Вот и доказывай, что ты не верблюд. Кто тебя услышит, разве жена, да и то если не на базаре, а близко.

– Однако услышали.

– Потому и пью.

И он быстро плеснул в стакан новую порцию.