– Где уж мне, - обиделся Сляднев.

– Не хвались, Курочкин, - сказал Каллистрат.
– Вон лейтенант раньше нас на фронт попал и то помалкивает.

– Выходит, раньше меня?
– удивился Сляднев.

– Он на финской побывал.

– Это правда, товарищ лейтенант?
– заинтересовался Якушин.

– Было дело, - усмехнулся Бутузов.

– Расскажите, как под первый обстрел попали.

– Да так... За первыми осколками сам поехал.

– Как это - "сам"?

– Дело было в сороковом. Я служил срочную механиком-водителем на танке "Т-26". Легкая машина, да и броня слабовата, не чета "тридцатьчетверке". Хотя тогда казалась грозной.

Так вот. Попал я на фронт. Батальон стоял в лесу. Еловый лес, темный. Холодновато, а точнее - минус сорок. Жили в землянках. Ранним утром поднимает меня лейтенант. "Готовь, - говорит, - машину, через час в разведку идти. Только разведка особенная - один наш танк пойдет к финской обороне. Задача: вызвать огонь на себя". Я знал, что у белофиннов были орудия, пулеметы, "кукушки" - снайперы, укрытые на деревьях. Вот их систему огня нам и предстояло вскрыть. Короче, разведка боем.

Тронул я машину с опушки. Первые сотни метров - будто и нет никого. Тишина. Веду, а руки на рычагах дрожат. Хоть бы ударили скорее. Так до середины поляны, с полкилометра. А потом заколотило по броне. Пулеметы. Веду. И тут тяжелый удар, как кувалдой... И пошло - разрывы, снег дыбом! Земля, огонь, гарь. "Все!
– кричит лейтенант, - назад". Разворачиваюсь еще удар. В глазах искры и свет пропал.

Пришел в себя в воронке. Снег кругом черный. Надо мной лейтенант. Рядом башнер, тоже раненый. Рука у меня перебинтована, в крови. Боли не чувствую: мороз режет. Снял лейтенант телогрейку, на меня надел. Сам в одной гимнастерке. Справа наш танк. Огонь броню лижет. А по танку всё бьют. Потом стихло. Подумали, что мы мертвые.

А в шесть утра началась наша артподготовка. За ней - атака. Подобрали нас. Вот такая была разведка. Боем. А осколок в лазарете вытащили. Врач мне вручил. "Держи, говорит, лучше в руках, чем в теле". Я его домой привез. И сейчас в столе лежит.

– Ну вот, - заметил Карнаухов.
– Я что говорил, береги осколок, Леша, для памяти. На войне еще всего достанется - не одна пуля, не один осколок просвистят мимо, а то еще и в тебя угодят. И к такой жизни нужно привыкать!

3

Двое суток автовзвод возил продукты: муку для по-левого хлебозавода, свиную тушенку, прозванную "вторым фронтом", гороховый концентрат - "смерть фашистам" и перловку - "шрапнель". Жили неплохо, ночевали под крышей.

На очередной стоянке в полночь водители уселись за стол вокруг ведра с перловой кашей. Только взялись за ложки, как со скрипом растворилась дверь и над снарядной гильзой завесился язычок пламени. Пахнущий талым снегом ветер ворвался в хату.

Вошедший огляделся и осторожно притворил дверь. Это был тщедушный человечек, одетый в немецкую форму. Шинель была ему велика и длинна, передние полы подоткнуты под широкий потертый ремень с тусклой алюминиевой бляхой. За узкими плечами горбом торчал ранец, обшитый телячьей шкурой.

Немец положил на пол автомат и, перешагнув через него, деловито поднял руки.

Алексей Якушин уронил ложку и рванулся к лежавшему на лавке карабину. Лейтенант и остальные не двинулись с места. Они следили за нежданным гостем с удивлением и любопытством. Заметив это, Алексей вишнево покраснел и быстро окинул взглядом товарищей: видели его замешательство? Вроде нет. А незваный гость, с минуту подержав руки над головой, опустил их.

Язычок пламени над гильзой успокоился, запылал ярче, и в свете его видны были глаза немца, пустые и безразличные.

– Чего, фриц, уставился?
– прервал затянувшееся молчание Бутузов. "Гитлер капут"?

– Товарищ лейтенант, они стесняются, - дурашливо пропел Сляднев. Дозвольте, я их мигом разговорю? За хатой андивидуальную работу проведу.

– Пристал, банный лист, - проворчал Карнаухов.
– Не вишь, немчик сомлел?

"Вот тут-то я, пожалуй, и пригожусь. Без меня не обойдутся", - подумал Якушин.

– Дайте, товарищ лейтенант, я с ним поговорю, - и посмотрел на Бутузова.
– Я знаю немецкий... немножко.

Сосредоточенно наморщив лоб и вытянув шею, Алексей стал строить немецкую фразу:

– Варум, - сказал он, запинаясь, - варум зи бляйбен ин... ин дорф?

Алексей хотел спросить: почему немец остался или оказался в этой деревне. То ли фраза не получилась, то ли солдат еще робел и не способен был ничего понять, только он не отвечал, а лишь глядел в рот Якушина.

– Не доходит, - с сожалением и обидой сказал Алексей.

– Да ты сам не ферштеешь по-ихнему, зря десятилетку кончал, - поддел Курочкин.

Сляднев зачерпнул ложку каши, вылез из-за стола и, косолапя короткими ногами в рыжих трофейных сапогах, подкатил к немцу:

– Фриц, ессен хочешь? Ессен, ессен?

Губы у немца дрогнули.

– Яволь, - выпалил он. И быстро достал из ранца завернутый в прозрачную пленку ломоть сероватого хлеба.

– От, дурья голова, - удивился Карнаухов, - перед ним же каша с маслом, а он свой кусман тянет.