– Правильно решили, - обрадовался Василий.

– Ты чему радуешься?
– Чичканов покосился на Василия.

– Рад, что доверяете...

– Вот за этим мы тебя в исполком и вызвали, - заговорил Лавров, - а когда я узнал, что Чичканов в ваши края едет, решил сам побывать в твоей коммуне. Я ведь теперь председатель уездного исполкома.

– В коммуне оружие для защиты есть?
– спросил Чичканов.

– Есть. Коммунары даже шутку придумали: у кого, говорят, у печи рогачи, а у нас - винтовки.

– Мудрая шутка, да недолговечна. До наших потомков не дойдет: ни рогачей, ни винтовок тогда не будет.

Лавров поднялся:

– Итак, вот тебе пропуск в Тамбов. Готовься. Время не ждет. Завтра утром явись в военкомат за назначением. И обязательно зайди ко мне.

Василий проводил их до машины. Ефим уже разгрузил свой картуз на шоферское сиденье и теперь, держась за дверцу, делился с шофером воспоминаниями о приезде Калинина.

3

Готовься... А чего готовиться? Печать уже отдал Андрею Филатову. Шинель на руку, котелок с ложкой в мешок и - айда! Вот проститься со всеми надо... А прощаться труднее всего.

Василий сидел в пустой комнате на кушетке, оставшейся еще от помещика, и тяжело раздумывал, что и как сказать на прощание коммунарам, родителям, Маше.

Коммунарам наказывать нечего: они уважают Андрея и без наказа. Хозяин он не хуже Василия, да и дела в коммуне идут неплохо. Земной поклон - и все. Отец с матерью простят, конечно, отправляя в неизвестную дорогу, а вот Маша?.. Василий представил себе чистые, честные, преданные глаза Маши и не нашел слов, которые можно было бы сказать в свое оправдание.

Просто сказать: прости! Не ушла бы, коль могла простить.

Он глянул на окно. Уже рассвет, пора бы и ехать.

Кто-то забарабанил в дверь.

– Заходи, кто там?
– ответил Василий.

– Ты чего же, едрена копоть, сидишь-то?
– Ефим стащил картуз. Прощаться-то думаешь? Аль по-партийному, без этого? Народ ждет, у подводы стоят.

– Думаю, папаша, думаю.

– Так и иди, прощайся, а то уж ехать пора! И Захар наказал, чтобы непременно заехал.
– Он помял картуз в руках, опустил глаза.
– Я с Машей гутарил... так ты того-этого... не трогай старое. Лучше молчком простись. В добрый час молвить, в худой - промолчать. Бабье сердце отходчиво... И то сказать, - вдруг оживился Ефим, - одни попы грехи отпускают шибко, потому как сами грешны.

– Ну что ж, прощаться так прощаться!

Коммунары ждали Василия у подводы. Он приветливо улыбнулся им, бросил мешок и шинель на тележку.

– Ну, товарищи, прощайте, не поминайте лихом. Живите дружно. Машу и ребят моих не оставьте, коль что...

– Возвращайся скорей.
– Андрей Филатов пожал руку Василию.

Через толпу пробралась Авдотья, теща. Она кинулась на шею и тихо заголосила.

Василий насупился, погладил ее растрепанные волосы:

– Прощай, мамаша, не помни зла...

Ефим уже взял в руки вожжи, когда подбежала Аграфена:

– Ефим, скажи Кланьке, пусть приедет погостить!

До самой Кривуши Ефим гнал Корноухого рысью. Василий издали заметил, что отец стоит у крыльца, ждет.

– Вот мы и прикатили, - первый заговорил Ефим, весело подергав белесыми бровями.

– Милости просим, заходите в дом, - ответил Захар, не решаясь заглянуть сыну в глаза.
– Перед дальней дорогой посидеть положено в родном доме.

Василий вошел в дом и сразу заметил, что и мать и жена уже поплакали. Маша сидела на сундуке, тихо покачивая зыбку с Любочкой, а Мишатка с бабушкой - за столом.

Увидев сына, Терентьевна кинулась к нему, причитая что-то неразборчивое, но очень жалостливое. Мишатка одной рукой обхватил ногу отца, а другой дергал бабушку за юбку и настойчиво уговаривал ее: "Не надо, ба, не надо..."

Маша уткнулась в фартук и беззвучно рыдала, не отрывая руки от зыбки, словно эта зыбка была ее единственным спасением даже в эти страшные минуты расставания с мужем, который может не вернуться с войны.

– Ну, хватит, хватит, - заворчал Захар.
– Садитесь за стол.
– Он достал с полки бутылку, ототкнул, налил в кружки.

Василий вынул из кармана несколько кусочков сахару; один дал Мишатке, остальные положил на стол и тяжело шагнул к зыбке.

Мишатка засунул в рот сахар и, заглядывая в глаза отцу, картаво спросил:

– Папка, а ты взаправду на войну? Али к тетке едешь?

– На войну, Миша, на войну...
– Он нагнулся к спящей Любочке, поцеловал ее.

Маша громко всхлипнула.

Упасть бы перед ней на колени, положить повинную голову на ее руки... Но легче ли ей будет сейчас? И тесть просил не трогать старое.