Проснулся в незнакомой избе, долго тер лоб, вспоминая вчерашнее. Аграфена вошла с кружкой в руке:

– Похмелись, Каллистрат, кваском... Отпился ты водки.

– Что так?
– нехотя беря кружку, спросил он, вглядываясь в лицо Аграфены.

– У меня жить будешь. Струмент твой принесла от Алдошкиных, он в амбаре. Вот там и мастери. Когда в поле уйду, старуха моя за тобой досмотрит. Любо не любо, а на посмешку тебя не дам, не отпущу! У меня силы хватит!
– И взяла из его трясущихся рук кружку.

– А коли я не согласный?
– вяло спросил Каллистрат, передергивая плечами.

– А не согласный, то уходи из села... Совсем уходи!
– угрожающе ответила Аграфена и вышла из избы.

Она дотемна пробыла в поле, а когда вернулась, Каллистрат мирно постукивал в амбаре, мурлыча какую-то песенку. Бабка зорко поглядывала на него из окошка...

И по селу засудачили бабы, завистливо поглядывая на Каллистрата: золотые руки в дом привела Агашка! Что ж ей не богатеть теперь!

...Когда народилась Кланя, Каллистрат первый раз за долгий перерыв напился пьяным. Аграфена простила ему на радостях.

Каллистрат стал заправским мужиком-хозяином, а нет-нет да и вскипит его бродяжья душа - сорвется и пьет. Однажды его и Аграфену пригласил сосед, Потап Свирин, на крестины. Аграфена отказалась и ушла на ручей полоскать белье. Вскоре Каллистрат прибежал за ней уже хмельной, дурашливый.

– Не галди, не пойду, - твердила Аграфена, продолжая азартно стучать тяжелым вальком по белью. Каллистрат расставил руки, желая прервать ее работу и обнять, но поскользнулся на мыльном помосте, угодил виском о сваю и свалился в воду. Аграфена вытащила его бездыханного, позвала людей. Стали откачивать, но Каллистрат был мертв. Аграфена увидела его остановившиеся глаза, побелевшие губы и упала в обморок.

...Клане было шесть лет, когда похоронили отца. Зачастил к ним сосед Потап Свирин. То утешить вдову, доказать ей, что она не виновата в смерти Каллистрата, то помочь по хозяйству, а то и просто в гости с сынком, которому прочил в невесты Кланю... Прочил, прочил, да и уговорил Аграфену отдать дочку ему в снохи. Только недолга была радость Потапа.

5

Петька Курков столовался у Аграфены. Однажды после ужина Кланя заманила Петьку в канаву, что за ригой, и, нацеловавшись досыта, вдруг спросила:

– Знаешь, я какая?

– Какая?
– улыбнулся Петька.

– Полюблю - засохну!

– А что, никого еще не любила?

– Нет.

– А мужа-то?

– Да какой он был муж. Немощный, ледащий... раздразнил только, да и удавился.

– Как удавился?

– Да так... повесился в амбаре. Болезненный был. В мать, наверно. Она тоже померла недавно. А меня-то он любил! Страсть как! Ну и... видит, что не совладеет со мной... Я не хотела за него, да маменька заставила. Потапу угодить хотела. У нее с ним давно это... как свои все равно.

– Какой Потап? Свирин?

– Ага, сосед наш, вон его дом.
– И она прижалась к Петьке, тиская его пальцы в своих мягких ладонях.

Потом, подняв на него жадные глаза, спросила:

– А ты не ледащий, Петя?
– и лукаво хихикнула.

Он схватил ее на руки, закружил.

– Хочешь, утащу в ригу?

– Эй, эй, хватит баловать!
– соскочила она с его рук.
– Рано женихаться. Два дня знаешь, а норовишь все враз сцапать.
– Она села на траву, кусая колосок.
– Сядь лучше, расскажи про себя, какой ты?

– Какой? Полюблю - засохну!
– передразнил он ее.

– Не похоже, Петя. Легкий ты на словах, по глазам вижу.

– На словах легкий, зато на деле тяжелый. Офицерье в Тамбове разоружал знаешь как? Влетаю в дом: кто тут который и почему? И наган на стол!

Кланя приласкалась к Петьке, положив голову на его грудь.

– А это что у тебя?
– ощутив в нагрудном кармане какой-то предмет, спросила она и полезла рукой.

– Это, Кланя, я целый сад с собой вожу.

– Какой сад?
– Она вынула небольшой черный кисетик.

Он отнял у нее, развязал.

– Видишь, семена? Осенью вернусь домой и сад посажу. Не простые тут семена, Кланя... ученый дал. А получилось чудно.

– Чудно? Расскажи.

– Я в Козлов хлеб с продотрядом привез из Никифоровки. Недавно это было совсем. Ну, пошел город посмотреть. Гляжу - сад большой. Яблочки, вишни. А я по садам с детства любил лазить. Эх, думаю, покушаю барского яблочка, ничего, что зеленое! Сойдет с голодухи. Цап с ветки и в рот, а из-за кустов дядька с седой бородкой: "Это что ж ты, разбойник, делаешь?" - "Ничего, говорю, барин, для революции на два зеленых яблочка пострадаешь!" И чавкаю себе спокойно. Он подошел и говорит: "Не барин я, а садовод, а, во-вторых, ты с опытных яблонь плоды сорвал, семян сколько загубил".
– "Еще не загубил, говорю, вот наковыряю себе в карман и дома сад посажу".
– "Темнота, говорит, кто же зеленые семена сажает? Идем, дам тебе хороших семян..." Отвалтузит, думаю, дома-то. Там, глядишь, у него подмога. "Идем, идем, говорит, не бойся". Эх, была не была! И чего у него там нет, мать честная! Достал он мне из разных пакетов по нескольку семеночков - и вот в этот кисетик. С меня дурь-то и слетела. "Прости, говорю, барин, то есть гражданин садовод. По темноте, по глупости забрел". Смеется: "Вали, говорит, сажай сад, товарищ красноармеец".