– Скоро, что ль, дочка, в коммуну вернешься? Негоже позорить Васятку. Он в начальниках ходит. Партейный. И Мишатке в коммуне лучше будет. Скорей поправится.

Маша молча посмотрела на свекра - что тот скажет?

– Когда придет время, я и за себя и за нее решу, - глухо сказал Захар.
– Не тащи нас силой.

Глаза сватов скрестились в неравной борьбе. Ефим сдался.

– Ну что ж, прощай, живи веселей!

– И вам не скучать!
– небрежно ответил Захар.

Любомир тоже попрощался и вышел вслед за Ефимом. Побоялась отстать в темноте от мужиков и Аграфена. Только монашка все еще ела кисель и крестилась на образа.

Маше вдруг сделалось так страшно, будто она осталась наедине с этой черной женщиной, провожающей души на тот свет. Уткнувшись головой в зыбку к спящей Любочке, Маша тихо заплакала.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

"Губисполком жил сложной, напряженной жизнью. В небольшой кабинет на втором этаже вереницей тянулись служащие с деловыми бумагами, шли руководители ведомств за советом. В приемной сидели, ожидая очереди, ходоки из далеких сел.

Владимир Александрович Антонов-Овсеенко стоял у окна, зябко кутаясь в шинель, и диктовал машинистке срочную статью для газеты. Корреспондент, пришедший за материалом, сидел рядом с машинисткой и повторял ей слова, которые она не успела запомнить.

– Удивительнее всего то, что вы, крестьяне, когда при случае приходится заговорить с вами о прошлом царско-помещичьем времени, вы открещиваетесь от него всячески, не допуская и мысли, чтобы то время неволи и гнета когда-либо вернулось. Но в то же время вы никак не хотите понять того, что удержать завоевания Октябрьской революции, удержать в мозолистых руках добытую путем неисчислимых жертв трудящихся власть рабочих и крестьян можно лишь тогда, когда хотя бы относительно будут сыты наши красные бойцы, будут накормлены рабочие, живущие в городах... Из-за вашего тупого противодействия, товарищи крестьяне, не удалось в этом году произвести точного учета урожая. Пришлось взять данные за прошлые годы и, с учетом плохого урожая, уменьшить цифры вдвое... Но даже уменьшенную разверстку не могли распределить по уездам точно. В этом ваша вина, крестьяне!

Антонов-Овсеенко вернулся к столу, сделал какую-то пометку в календаре и подошел к машинистке.

– Еще большая ваша вина в том, что разверстка бьет по бедноте. Какое имеет право ваш сельсовет разверстывать по едокам? Как вы это допускаете? Только спекулянтам и кулакам на руку разверстка по едокам. Хозяйство хозяйству - рознь и едок едоку - рознь, вы это лучше моего знаете... Следующие слова выделите: помните, что приказ Советской власти таков разверстку по едокам производить нельзя. Мы будем отдавать под суд тех, кто нарушает этот принцип, и будем судить их как врагов трудового крестьянства. Разверстывать следует только по имущественному положению кто зажиточнее, с того и брать больше... Да, вот возьмите еще для опубликования очень интересный факт, - обратился он к корреспонденту. Жители деревни Елагино Куньевской волости на собрании постановили бороться со сквернословием. Нарушителей отправлять в Тамбов на гужповинность, безлошадных - на семь дней пилить дрова! Вот вам и загадка крестьянской души!

Он потер замерзшие ладони, подул в них, постучал сапогом о сапог и вернулся к столу.

– Владимир Александрович, что же это вам не протопят кабинет? возмутился корреспондент.

– Вы хотите, чтобы у меня одного было тепло?
– Антонов-Овсеенко с любопытством покосился на дотошного газетчика - как он отреагирует на такие слова.

– Для одного председателя Губисполкома не так уж много надо дров.

– Для одного?
– задумчиво переспросил председатель Губисполкома.
– А я не хочу остаться в одиночестве. У помещика одного было тепло и светло. А у всех крестьян было темно и холодно. Не хотите ли вы меня поставить в положение помещика?

– Но ведь вы больны, - попытался возразить корреспондент.

– А люди валяются в тифу.
– Антонов-Овсеенко резко встал.
– Мрут от голода и холода! Тот, кто в такое время ищет собственного благополучия, наш кровный враг.
– Заметив смущение корреспондента, сделал паузу, подошел к нему вплотную и уже мягче сказал: - Если у вас есть время, то послушайте беседу с начальником госпиталя Ивансом. Это вам будет полезно... Елена Ивановна, - обратился он к машинистке, - позовите Иванса, он ждет в приемной.

Начальник госпиталя - низенький робкий врач с округлой, совершенно лысой головой - торопливо вкатился в кабинет и заговорил, не ожидая вопроса:

– Товарищ председатель, я ничего не могу сделать, меня никто не слушает... Госпиталь переполнен больными, медперсонал в панике. Тифозные лежат рядом с нетифозными! Помогите!

– Кому помогать? И в чем?
– гневно спросил Владимир Александрович, не глядя на суетливого врача.
– Помогать вам тащить личные вещи красноармейцев и командиров? Продавать на черном рынке соль по бешеным ценам?

Стекла очков блеснули сталью - пощады не будет.

– Завхоз и кладовщик меня совсем не признают. Это они воруют. Я не виноват, не виноват, товарищ...
– плаксивым голосом залепетал Иванс.

– Вы знаете, как все это называется по законам военного времени? подступил к начальнику госпиталя председатель Губисполкома.

– Я коммунист, я не брал ни крошки, я не виноват.

– А если бы еще вы посмели взять, - зловеще тихо сказал Антонов-Овсеенко.
– Я собственной рукой расстрелял бы вас. А сейчас идите. Я отдаю вас всех под суд.