Панькин наследник очень понравился Василию.

– Как назвали-то?

– Петькой отец назвал, - смущенно опустив глаза, ответила Кланя.

Василий метнул удивленный взгляд на шурина. Тот нахмурился, склонил голову.

– Я комсомолец, - словно оправдываясь, заговорил Панька.
– В честь Куркова назвал... Он достоин памяти.

Кланя протянула к Паньке слабую руку, погладила его русые мягкие волосы и едва слышно прошептала:

– Вот он у меня какой.

Весь вечер говорили о Кривуше.

Дома все живы и здоровы. Ждут не дождутся. Аграфена приезжала проведать дочь и посмотреть на внука. Андрей Филатов тоже заходил повидаться - он приезжал в Тамбов на съезд коммун вместе с Панькиным отцом. Ефима избрали в коммуне завхозом, с непременным условием ходить в ликбез, дабы выучиться читать бумаги и расписываться. Дело идет туго, но кружки и палочки он уже осилил.

Василий слушал Паньку и Клашу с любопытством, ему дорога была каждая мелочь быта коммунаров, рассказанная Аграфеной. И он все ждал, что догадливая Кланя скажет про Машу.

Но ни Кланя, ни Панька ни словом о ней не обмолвились.

Спал Василий тревожно, встал рано.

Парашка суетилась на кухне, готовя завтрак.

– Что рано вскочил? Спал бы. Я сейчас картошечки сварю, больше-то нечем потчевать, не обессудь.

– Некогда, Параша. Я в столовой позавтракаю.

– Куда ж теперь-то?

– Куда пошлют.

Василий надел шинель, подпоясался широким ремнем.

– Ну, спасибо за ночлег, Параша.

Парашка как-то придирчиво осмотрела его стройную фигуру и будто невзначай спросила:

– Про Соню-то Панька тебе рассказал?

– А что про нее говорить-то?

– Пропащая ведь она.

– Куда же это она запропала?
– как можно равнодушнее спросил он, шагнув к двери.

– Пропащая, говорю, ай не слышишь? Пьет напропалую! Казаки ее во рже испоганили...

– Что?
– Василий неверящими глазами уставился на Парашку, потом оглянулся на дверь и испуганным шепотом спросил: - Кто тебе сказал?

– Сама Соня сказывала. Была она здесь.

– И они знают?
– указал глазами на дверь.

– Знают. Она и к ним заходила. Панька даже рассказал ей, как тебя видел в лазарете.

Откуда-то со дна души всплеснулась забытая сладкая боль. И Соня, представившаяся ему тогда в вечернем окне рассказовского лазарета видением, теперь вспомнилась очень живо... Значит, она приходила посмотреть на него! Тайком!

Василий стоял перед Парашкой, опустив голову, и молчал. Старался как можно ярче вспомнить потрескавшееся стекло в окне, к которому приникло милое лицо. Нет, не может быть, чтобы Соня стала пропащей! Не может быть! Она могла наговорить на себя.

Василий медленно поднял голову и умоляюще посмотрел на Парашку.

– Как жалко-то ее, голубушку, - сочувствующе всхлипнула хозяйка. Обрюзгла вся от самогонки.

Василий молча пошел к двери.

Ему хотелось забыть о ней, хотелось представить ее пьяной, дурной, постаревшей, растрепанной, но - тщетно. Белое ярко-красивое лицо манило к себе неотвязно. А сознание того, что нет теперь уже больше этой красоты и чистоты, поднимало в груди неизбывное желание увидеть Соню.

Ч А С Т Ь В Т О Р А Я

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Зима нагрянула совсем неожиданно.

После обильных осенних дождей сразу ударили морозы. Потом валом повалил снег - к концу ноября он лежал на улицах Тамбова уже глубоким слоем. Выстуженные дома сиротливо жались к поблескивающим на солнце сугробам. По пустынным улицам гулко раздавался треск тесин, отрываемых от заборов на топку.

Только в центре города кипела жизнь. Из учреждения в учреждение бегали тощие служащие с папками и портфелями в руках, лихо проносились извозчики.

Сюда, к центру, тянулись и обыватели - послушать ораторов, почитать газеты. На заборах афиши, плакаты, объявления, газеты пестрыми пятнами бросались в глаза. Их было много. В них - последние известия с фронтов, призывы, приказы, предупреждения. Все это надо знать, чтобы жить тихо и мирно в этом новом беспокойном мире. И обыватель всматривался, вслушивался, читал... Даже буржуйчики осмеливались подышать "большевистским воздухом".

..."Товарищ! Царство рабочего класса длится лишь два года - сделай его вечным!" - лезли в глаза буржуям крупные слова с плакатов.