Отправился пешком, пока солнце не жжет. Остановился возле мастерской, где жужжали токарные станки. Пригляделся. Станки английские, начала века. В России такие давно на свалке. Спросил у парня в заляпанной мазутом солдатской форме, не нужен ли ему токарь... А фрезеровщик?.. Тоже нет?.. А сверлильщик?.. Сколько у тебя станков?.. Пять. Поставь шестой. Тебе выгодно, и я прокормлюсь. Парень захохотал, похлопал себя ладонью по мазутному животу.
– - Ты откуда взялся? Шестой станок съест все пять! Не знаешь, как налог прыгнет?!.. А, ты русский. У нас социализм. Пять станков -- доход, парноссе, шестой -- крокодил. Все сожрет!.. Что? Чтоб не было монополий. Чтоб никто не вспорхнул выше других!

– - Поэтому ходите в лаптях?
– - Что? Наум поглядел на него и произнес очень серьезно:

– - Теперь, парень, я знаю, что тут надо вырвать с корнем: лавочный социализм!..

Парень от неожиданности чуть отпрянул. Сумасшедший, что ли? Наум был так погружен в свои мысли, что сел в автобус не в ту сторону. Ох, эта "девятка"! И туда -- конечная "Университет", и в другой конец -- конечная "Университет". Прикатил к новому зданию Университета. Плюнул с досады и... залюбовался. Университет вознесен надо всем Иерусалимом. Современная архитектура из древнего розоватого камня. Один из корпусов с куполом, обсерватория, что ли? Округлая стена создает ощущение крепостной мощи.

Дорогу перебегали студенты с книгами или матерчатыми рюкзачками за спиной. Американцы, русские, румыны. Черных лиц почти не было. Засмеялся, вспомнив, как Динка-картинка, впервые побывав на университетском холме, сказала: "А здесь намного больше евреев!" Двинулся следом за какими-то парнями, оказался, сам того не ведая, в университетском общежитии. Его несло куда-то, он не знал куда, но радовался все больше. Светлые трехэтажные здания -- новые, почти стандартные, однако, в отличие от безликих российских коробок, каждый из домов -- индивидуальность. Точно древняя постройка с табличкой. "Памятник старины. Охраняется государством". Откуда это ощущение? От двориков?.. Дворики в самом деле -- хорошо продуманный лабиринт. Устланные плоским камнем на разных уровнях, с гранитными парапетами и пологими лесенками, с неожиданными клумбами, фонтаном в центре одного из дворов, они создают ощущение уюта: ты со всеми вместе, но -- один в своем дворике-закоулке, окруженном красными тюльпанами, розами. И почти всюду: на теплом, нагретом солнцем парапете, на ступеньках -- сидят, читают, пишут...

А сами как бы развернутые двориками в разные стороны здания соединены переходами, и тоже на разных уровнях. Где на втором этаже мосток, где на третьем... "Не комплекс, а мажорный аккорд!" -- подумал Наум.

А за студенческим общежитием -- огромное строительство. Заканчивались новые корпуса. Много их, и все разные.

Ступая прямо по гравию и песку, Наум обошел все здания, остановился возле надписи "Еврейский Университет в Иерусалиме". Ощутил озноб от восторженного чувства. С талантом и любовью строят! А размах?! "При таком размахе я вам ой как понадоблюсь, господа присяжные заседатели!" Наум пошел куда-то вниз, по кручам, засвистев забытое фронтовое: "Эх, вспомню я пехоту и родную роту, и тебя, товарищ, что дал мне закурить..." Настроение явно менялось к лучшему. Остановился у отдельного дома, облицованного серым гранитом, праздничного.

На углу дома рабочий в брезентовой робе торопливо отвинчивал какую-то табличку. На табличке было начертано, что дом построен на средства мистера Джеймса Гуля из Нью-Йорка. Открутив, прикрепил другую белую табличку: дом возведен на средства госпожи и господина Блума из Чикаго.
– - Ошибочка получилась?
– - весело спросил Наум.

– - Какая там ошибка, -- произнес рабочий раздраженно.
– - Черт занес этих Блумов в Израиль! Спрашивают, где дом, на который они перевели деньги. А где он, этот дом? Ты знаешь? Я знаю? Начальство вертится, а я отворачиваю и приворачиваю...
– - А где деньги Блумов из Чикаго?

– - Ты знаешь? Я знаю? Считается, что ушли на другие цели...
– И сплюнул зло: -- Доят америкашек, как коров. Как что, списывают на войну.

Наум, человек нервный, впечатлительный, не мог отделаться от этой сцены весь день.

Апельсинов купил столько, сколько в авоську влезло. Пахучие. Дешевые. Как семечки. Перехватывая авоську с руки на руку, задел вчерашнюю царапину. Надорвал кожу. Разболелась рука, и вместе с физической болью вернулась вдруг ночная ярость первого дня: 'Только западные специалисты -- специалисты? А мы -- советский мусор? "С мороза?!" Дипломы -- поддельные! Инженеры, как один, трубочисты!.."

Он выходил из рынка взбешенный. В такие минуты Нонка отскакивала к своему мольберту, стараясь, чтоб ее не было за ним видно. Знала: если разбушуется, то уж пошло-поехало...

– - Зачем выкупали -- тратились?! Кому очки втирали?.. Э-этим пингвинам?

По улице Виа Долороса, узенькой, горбатой, мощенной камнем, шествовали два еврея-туриста. Белокурые. Не то из Швейцарии, не то бельгийцы. По языку не поймешь... С огромными фотокамерами на солидных брюшках. В дорогих кипах с серебряной каймой, купленных, видать, тут же, в туристских лавчонках арабского рынка.

Туристов здесь слонялось немало. Наум вряд ли обратил бы внимание на эту пару, если бы один из них не выскакивал все время вперед и не фотографировал второго, более тучного, -- у белых ступеней, ведущих к Стене Плача, у лавки с арабскими сосудами...

"По-очетные граждане! Табличку со своим именем уже узрели или ее не успели переменить?"

Наум чувствовал: сейчас что-то произойдет... За все плевки на лице, за все хамство. Отольются кошке мышкины слезы. Наум пытался свернуть куда-либо. Но некуда. Улочка -- каменный коридор -- горбатится вверх-вниз, а вбок -некуда. А они приближаются. Шествуют.