— Наверняка. Мне бы лично это не нравилось. Но все те жизни, которые были бы спасены… Ведь я же был солдатом, правда? Если смерть одного солдата может сохранить миллиарды жизней…

— Но ведь это бы не удалось. У тебя независимая воля.

— Это факт, — согласился Эндер. — Во всяком случае, слишком независимая, чтобы королеве улья удалось ее поработить. И ты тоже. Весьма утешительно, правда?

— В данный момент я не чувствую себя особо довольной, — заявила Валентина. — Там, внизу, ты был в моих мыслях. И королева улья… Я чувствую себя изнасилованной…

Эндер даже удивился.

— А мне так не кажется.

— Но знаешь, и не только это. Еще я испытываю радость. И страх. Она такая… такая огромная в моих мыслях. Как будто я пытаюсь замкнуть в них кого-то, кто гораздо больше, чем я сама.

— Ну, наверно, — согласился с ней Эндер. Затем он повернулся к Пликт. — Тебе тоже так казалось?

Впервые Валентина заметила, как Пликт всматривается в Эндера: с широко раскрытыми глазами, вся дрожа. Но она молчала.

— Даже так сильно? — хихикнул Эндер, выпрыгнул из кабины и подошел к Миро.

Неужели он так ничего и не заметил. Пликт уже и раньше была к нему неравнодушна. Теперь же она услыхала его и в собственных мыслях, и этого было последней каплей. Королева улья упоминала о порабощении одичавших работниц. Возможно ли так, что и Пликт была «порабощена» Эндером? Возможно ли так, что она утратила собственную душу в его душе?

Абсурд. Исключено. Будем надеяться на Бога, что так не случилось.

— Пошли, Миро, — бросил Эндер.

Миро позволил, чтобы ему помогли подняться. А потом все вернулись к машине и направились в сторону Милагре.

Миро заявил, что не собирается принимать участия в мессе. Эндер с Новиньей пошли без него. Но как только они исчезли из виду, он понял, что дома высидеть тоже не может. Ему до сих пор казалось, что кто-то скрывается за самой границей взгляда, что из тени за ним наблюдает маленькая фигурка: покрытая гладким, твердым панцирем, всего лишь с двумя, похожими на клещи, пальцами на тонких конечностях… конечностях, которые можно откусить и бросить на землю словно сухие ветки для розжига. Вчерашний визит у королевы улья произвел на него гораздо более сильное впечатление, чем он сам считал возможным.

Но ведь я же ксенолог, напомнил он сам себе. Ты всю жизнь посвятил контактам с чужими. Ты стоял, когда Эндер кроил подобное телу млекопитающего тело Человека, и даже не дрожал. Возможно, иногда я излишне сильно идентифицирую себя с объектом исследования. Но он впоследствии не преследует меня в кошмарах, я не вижу их в каждом темном углу.

И все же, он стоял здесь, перед дверью дома матери. Хотя на покрытых травой полях, в ярком солнце воскресного утра не было ни клочка тени, в которой мог бы таиться жукер.

Или же так кажется только мне одному?

Королева улья вовсе не насекомое. Она и ее работницы такие же теплокровные, как и свинксы. Они дышат и потеют точно так же, как и млекопитающие. Возможно, они несут в себе структурные отражения эволюционной связи с насекомыми, точно так же, как в нас самих проявляется подобие с лемурами, землеройками или крысами. Но они создали прозрачную и красивую цивилизацию. А точнее — красивую и никому не видную, темную. Я обязан глядеть на них точно так же, как Эндер — с уважением, восхищением и чувством признания.

Тем временем, я едва выдержал.

Нет ни малейшего сомнения, что королева улья — это рамен, она может нас понять и терпеть. Вся проблема заключается в том, смогу ли я сам понимать ее и терпеть. А ведь я вовсе не исключение. Эндер был прав, скрывая информацию о королеве улья от жителей Лузитании. Если бы они хоть раз увидали то, что видел я, если бы они заметили хотя бы одного жукера — тот час же началась бы паника. Ужас каждого из них подпитывал бы страхом остальных, вплоть до… вплоть до того, что бы произошло. Чего-то страшного. Чего-то чудовищного.

А может это мы сами являемся варельсе. Возможно, ксеноцид встроен в нашу психику, как ни у какого иного вида. Возможно, что наиболее лучшим выходом ради морального добра человечества было бы то, чтобы десколада вырвалась на свободу, захватила все человеческие планеты и стерла всех нас бесследно. А вдруг десколада — это Господен ответ на все наши грехи.

Миро заметил, что уже добрался до самых дверей собора, открытых настежь в утреннюю прохладу. Служба еще не дошла до евхаристии. Он вошел, волоча ноги, и занял место сзади. У него не было желания принимать Христа сейчас. Просто-напросто, он стосковался по другим людям, по одному только их виду. Миро опустился на колено, перекрестился и так и остался в этой позиции, придерживаясь за спинку лавки. Он опустил голову. Он, возможно, и молился бы, только в Pai Nosso не было ничего такого, что могло бы преодолеть страх. Хлеб наш насущный дай нам днесь? Отпусти наши прегрешения? Да приидет царствие твое, яко в небе, так и на земле? Было бы здорово. Царство Божие, где бы лев мог жить рядом с агнцем.