– Прошу вас сесть.

– Да?..

Она смотрела недоверчиво. Видно, гоняли ее все, на кого надеялась она, кому поверяла тайны свои. Но присела на краешек скамьи, всем телом подалась вперед и уже хотела что-то сказать, но я не дал ей возможности:

– Разрешите представиться. Олексин Александр Ильич.

Конечно же она знала не только, кто я таков, но и как меня зовут. Но мне хотелось продолжать беседу в менее напряженном регистре.

– Подколзина Вера Прокофьевна. Отец - из служилых дворян.

Из служилых - значит, безземельных. Таковых много было в наши времена, особенно - в южных губерниях. Они достались в наследство от турецких походов, когда казакам, а порою и солдатам широко жаловали дворянство за особую удаль в бою, но - как правило - без земли. И горше всех приходилось дочерям этих служивых: знакомств никаких, образование случайное и приданого нет.

– Меня взяли компаньонкой в добрый, хороший дом к добрым, хорошим людям. Но супруг моей патронессы приехал в отпуск и...
– Вера опустила глаза, но продолжила: - Он начал преследовать меня. Нагло, не стесняясь больной жены. И мы решили, что я должна уехать. А ехать мне совершенно некуда, потому что отец мой погиб на Кавказе. Но моя хозяйка добыла мне письмо к бывшему начальнику отца генералу Граббе. И я поехала, но этот человек, майор Афанасьев, оставил жену и помчался следом. В Новочеркасске он настиг меня, я чудом отбилась и бежала, а деньги и подорожная остались у него...

Рассказ ее замирал, замирал и скончался окончательно. Может быть, потому, что я не задавал вопросов.

– Вот...

И безнадежно вздохнула.

– Ваш преследователь еще не появился?

Она очень обрадовалась, что я заговорил. Даже несмело улыбнулась.

– Почтовых ожидают к вечеру, и он наверняка приедет с ними. Спасите меня, умоляю...

– Каким же образом я могу вам помочь, Вера Прокофьевна?

– Мне необходимо уехать до прибытия почтовой тройки. Но... Простите меня, Бога ради, мне нечем оплатить прогон.

Я поверил ей сразу. Не словам - состоянию ее. Состояние души сочинить невозможно.

– На станции есть оказия?

– Да. И как раз - до Кизляра.

– Собирайтесь, Вера Прокофьевна.

Я нашел урядника, оплатил прогоны до Кизляра.

– Поверили ей, стало быть?

– А ты - не поверил?

– Кто ее знает, - урядник пожал плечами.
– Тут - середка: донцы еще верят, а кубанцы - нет.

– Что ж так?

– Тут война особая, господин хороший.

Мне совсем не хотелось слушать благодарственные возгласы и видеть благодарственные слезы, и я ушел к Савке. Он уже пустил на траву стреноженных лошадей, расстелил под ракитою рядно, и мы славно провели время до вечера. А возвращаясь, еще издали расслышали громкий и явно нетрезвый рык:

– Как смел отправить ее без подорожной!..

Майор Афанасьев был коренаст, волосат и уродлив, как человекообразная обезьяна. Увидев меня, заорал в новом приступе яростного бессилия:

– Расчувствовались, господин благодетель?

– Знаете, за что я сослан на Кавказ, майор?
– Я улыбнулся этой горилле, как закадычному другу.
– За дуэль. Так что укротите свой нрав, пока не поздно.

– Она обокрала мою жену в благодарность за приют!
– взревел майор. Любопытно узнать, чем она расплатилась с вами...

Я ударил его по щеке. С силой и не раздумывая. Он отшатнулся и стал на глазах наливаться кровью. Как клоп.

– Я вас предупреждал, майор.

Он молча пошел к выходу. У дверей обернулся:

– Я это запомню, Олексин. Запомню!..

И вышел, хлопнув дверью. Как выстрелил.

Второй марш

В Моздоке меня, так сказать, сняли с марша, приказав явиться в казарму сборного пункта, получить форму и... И тянуть потную лямку рядового стрелка в пока еще неизвестном полку.

Времени для прощания с Савкой мне дали совсем мало. Сидели в трактире, пили кизлярское - кстати, очень хорошее вино, рекомендую. Брат мой молочный плакал чуть ли не в голос, а я - еще в статском, еще на час еле-еле отпущенный для прощания - завидовал, что и зареветь не в состоянии.

– Может, мне здесь остаться, Александр Ильич? Может, квартиру сниму, так хоть поночуете когда.

– Матушка моя одна там, забыл? Я ей письмо напишу, чтоб определила тебя официально, с хорошим жалованьем, управляющим всеми нашими деревнями и землями. Справишься?

Савка громко высморкался в платок, утер слезы. Подумал, вздохнул и сказал:

– Можешь не сомневаться, Александр Ильич.

И потому, что на "ты" ко мне обратился, я понял, что решение такое он и сам уже принял, и с делом справится. Парнем... Да нет, уже не парнем - мужиком он был грамотным, толковым и, главное, соображающим.

– Возьми у трактирщика бумагу и чернила.

Написал я письмо, выпили мы по последней, обнялись по-братски, троекратно расцеловались...

И пошел я в казарму. Форму получать.