Наташа устало сказала:

Подожди, не спеши со своими ребятами. Мне в этой жизни надо как-то разобраться, я пока ничего не понимаю! Что - к чему...

Потом через долгую паузу она спросила:

Я думала ночь всю - это хорошо, что ОН умер?

Кто?
– спросила Марина.
– Отец?

Да нет, я не о том...
– Ты мне по телефону сказала, что... мой ребенок умер... Это так? Марина налила в рюмку водку:

Давай помянем и его светлую душеньку, младенческую!

Они выпили, и Наташа почувствовала, как на глазах закипают сле - зы, горючие слезы - так вот что значит - горючие?! Они именно - горючие, горячие, как кипяток и горькие, как хинин.

Марина наклонилась к Наташе:

Ты что? Никак ревешь? Да брось ты, Наташка! Неизвестно еще, чем бы он стал, в кого превратился. Стал бы таким, как Санек, ты бы ещё горше заплакала. Да начал тебя трясти, как грушу - с де-нежной помощью! Зарыдала бы. А знаешь, как он помер, вскоре и приемная мать его померла. Она его любила.

Да-а?
– ещё больше удивилась и обрадовалась Наташа и вдруг слезно попросила.

Расскажи, какой он был? Ты же его видела!..

Не хотела я на эту тему говорить, - сердито сказала Марина, так нет, заставила. Видела, конечно, я ж им деньги твои отда-вала! Ты-то мне не верила!
– И она искоса посмотрела на Наташу.

Та сидела, сложив руки ладошками внутрь и засунув их меж сжа - тых колен. Она будто не слышала про деньги, а снова повторила.

Расскажи, какой он был...

Какой?..
– Повторила Марина.
– Знаешь, я как сейчас его вижу.

Такой рыжий... Я сама удивилась. И кудрявый. Носик такой пупоч - кой, курносенький, ни на тебя, ни на Санька не похож. Я, грешным делом, даже подумала, а может, кто другой папаша? Но потом тебя представила и поняла, что быть такого не может. Но вот те крест,

– рыжий и кудрявый. Толстенький такой, упитанный. Румяный. Щеч - ки, как яблочки...

Боже мой, Боже мой, почему же его не спасли! Наверное, можно было! Наверное, эти люди не хотели!
– И Наташа зарыдала.

Марина не знала, что делать.

Она сунула рюмку с водкой Наташе под нос, считая, что это са - мое лучшее лекарство. Наташа покорно выпила, вздрагивая и кача - ясь из стороны в сторону.

Наташенька, Наташка, ну, перестань! Сама же сказала, что луч-ше для него... Он только с виду здоровенький, доктор же сказал. Маялся бы всю жизнь потом с сердцем. Да перестань ты! Наташ...

Ну, я сейчас тоже зареву... Нельзя нам в нашем возрасте плакать!

Лицо теряется, ты что! А по нему не плакать надо, а радоваться, что безгрешный он ушел. Знаешь, я ведь крестилась, вот крест но - шу, - Марина показала на золотой крестик на цепочке, - поняла вдруг, что не могу без этого. Хоть, конечно, и грешу я, но ведь все грешны, а я исповедоваться хожу и так сразу легко-легко де - лается... А ты?

Наташа оторвалась от своих мыслей. Рыдать она перестала, усилием воли - разъехалась при Марине!

– Что?
– Переспросила она, не сразу поняв, о чем говорит Марина.

– Я не знаю. Я ничего не знаю... Я много думала об этом, много... В церковь я хожу редко, только когда потянет... И не в каждую... Сама по себе я верю, верю, потому что без веры не может быть жизни... И к кому ты обратишься, если вообще не к кому? К Богу. А вот креститься... Мне кажется, это как в партию вступать. Вступил - тебе паек и всякие привилегии, не вступил - отщепенец, ничего тебе. А если человек верит, верит по-настоящему... Зачем ему вступать? Зачем креститься? Живи по законам добра и все, мне так кажется... Я ведь грешница великая, ты зна-ешь... И я отмаливаю грехи, стараюсь. Получается или нет, - не знаю... Вот такие у меня мысли, Мариш.

Марина внимательно слушала её, а когда Наташа замолчала, ска - зала, мудришь ты, девка, надо проще и строже жить. А у тебя выкрутасы.

Наверное, - согласилась Наташа, - но пока так... Пока я к дру-гому не пришла.

Марина назидательно сказала.

Гордыня в тебе говорит, а это грех великий. Раз батюшка в церкви есть и к нему ходят, значит, он нужен.

Наташа усмехнулась, - в общем, пока я знаю, что ничего не знаю... И я рада, что ты пришла. То ли легче мне стало, то ли поняла, что все прошло, ушло, но все это нас с тобой связывает даже ближе, чем самых родных людей...

Значит, ты больше на меня не злишься?
– спросила с надеждой Марина.

Наташа качнула головой.

Нет, не злюсь.

Вот и хорошо, а то я звонила, а у самой поджилки тряслись...

Чего там говорить, я тоже хороша была, шальная, жмотистая, ха рактерец - тот еще! Бабка Палага говорила: ну и характер у тебя,

Маринка говнистай, - Марина засмеялась, но тут же стала груст - ной, я бабку теперь часто вспоминаю... Она ведь для меня все сделала... Все. А так, жить бы мне в Супонево или, по-крайности, в Волоке, работать в какой-нибудь зачуханной конторе всю жизнь.