— Да, там лежит твой меч, — оскалился Шульц и, выдвинув ящик, выложил меч на стол. — Можешь ничего не писать. Эта штука скажет Стерну-младшему больше, чем любое послание.

— Я не позволю… — Альфред Федорович приподнялся и попытался дотянуться до меча, но не успел.

Шульц молниеносно схватил сверкающий клинок и вонзил его прямо в сердце старика.

— Что ты можешь не позволить? — устало поинтересовался горбун у умирающего.

Но тот уже не слышал. Стерн так и остался сидеть, только голова его с громким стуком опустилась на канцелярский стол Шульца.

— Отнесите его в подвал, а вещи как обычно, — приказал Серафим Маркович вошедшему красноармейцу и, аккуратно вытерев носовым платком кровь старика с лезвия, вышел. Красноармеец принялся деловито раздевать покойника. Вещи Альфреда Федоровича присоединились к одежде и обуви, сваленным в углу каморки.

Слава взглянул на часы. Они показывали без пятнадцати двенадцать. Он зачитался и позвонил режиссеру в одиннадцать, как они договаривались. Но служители муз пунктуальностью не отличаются, оказалось Эраст Митрофанович только что вошел в свой кабинет.

— Извините, что опоздал со звонком, — начал Слава.

— С кем я говорю? — не понял режиссер.

— Это я, следователь по делу Каребина, — напомнил Синицын.

— Разве мы с вами договаривались? — удивился Переверцев.

— Да, вы обещали выяснить у вашего бухгалтера, какая организация снимала здание театра в день прихода писателя, и просили меня сегодня в одиннадцать позвонить…

— Наверное, молодой человек, все так и было. Простите, ремонт мозги расплавил. К сожалению, наша бухгалтерша слегла с простудой. Болезнь Гали для меня катастрофа. Ремонтные работы требует постоянных расходов, а без нее я не могу рассчитываться с людьми, — пожаловался Переверцев. — Позвоните через пару дней.

Синицын положил трубку и посмотрел на открывшуюся дверь, в которой возникла конопатая физиономия сержанта Сани Рушало.

— Товарищ старший лейтенант, там до вас крутая дивчина домогается, — сообщил он с порога.

— Сильно?

— Что — сильно? — не понял конопатый хохол.

— Домогается сильно, спрашиваю? — растолковал Синицын.

— Настойчиво. Гутарит, что с радио.

— Зачем же я ей понадобился, пускай к начальству идет. Михаил Прохорович голос имеет бархатный, для радиослушателя приятный, — усмехнулся старший лейтенант.

— Она до вас домогается, — стоял на своем Рушало.

— Откуда же ей про меня известно? Я вроде подвигов не совершал, ранения от бандитской руки тоже не принял… — с недоумением произнес Синицын. —Ладно, зови свою радиодиву.

— Есть звать, — обрадовался концу беседы сержант. Он мыслил простыми, понятными категориями, и речь Синицына с его иронией и подвохами его утомила.

Слава оценил свое отражение в стеклянной дверце шкафа для бумаг, быстро причесал чуб и, создав на лице безразличное выражение, уставился в телефонный справочник. Он предполагал увидеть серьезную девицу в очках и при портфеле, а в дверь впорхнуло нечто белобрысое в непристойно короткой юбке и с ярко намалеванным лицом. Слава подумал, что ей лет семнадцать.

— Елизавета Тихонева, — представилась радиожурналистка, произнеся первую букву своего имени как "Э" и протянула Славе руку с фиолетовым маникюром.

— Старший лейтенант Синицын, Вячеслав Валерьевич, очень приятно, — протараторил Слава, хотя ничего приятного пока не ощутил.

— Я так рада, так рада. Впервые вижу настоящего следователя, — заворковала Тихонева, при этом с любопытством оглядывая помещение. — Вот здесь вы допрашиваете преступников и проводите очные ставки?

— Вы не назвали вашего отчества, — напомнил старший лейтенант, с трудом проникая в речевой поток посетительницы.

— Мне еще нет и сорока. Можете называть меня просто Элиз. Так меня все знакомые называют, — разрешила она.

— Вам нет сорока? —: опешил Синицын.

— Да, мне всего тридцать восемь и три месяца. А вы думали, мне за сорок?

Неужели я так скверно выгляжу?!

— Я. думал вам лет восемнадцать, — признался Слава.

— Какой вы милый мальчик! Давайте дружить, — расплылась в улыбке Елизавета.

— В каком смысле? — Слава покраснел, потому что понял, что сморозил глупость.

— Это зависит от вашего желания. Я умею дружить в общечеловеческом смысле, но как женщина я очень темпераментна, и даже монахи становятся со мной первоклассными любовниками, — томно сообщила радиожурналистка.

Слава смутился и замолчал. С подобными красавицами он опыта общения не имел. Пауза становилась неловкой. Выручил Тема Лапин. Стажер открыл дверь и замер у порога.

— Заходи, Лапин. У нас в гостях журналист с радио, — пригласил юношу Синицын и тут же представил его Тихоневой: