– Тогда разрешите мне прочесть вам стихи, - сказал Эдгар (это было на пятый день совместного путешествия, пароход качало и кренило почти неправдоподобно), - можете, впрочем, не слушать меня, прошу лишь о том, чтобы не перебивали, а я буду воображать, что меня слушает большая, внимательная, ради меня одного собравшаяся аудитория...

Полузакрыв глаза, Эдгар начал читать своего "Ворона". Во тьме каюты (в часы шторма капитан уносил фонарь, свечи и банку с маслом) возникали перед взором Эдгара окрашенные в пурпур и темно-зеленое фигуры закутанных с головой ангелов, и лишь у одного из них трепетали за спиной длинные, лебединые крылья, они резко опускались каждый раз, как Эдгар потухшим голосом произносил магический рефрен: "Невермор!". Поэму свою Эдгар читал на родном, английском языке. 'француз очень плохо знал его, но что-то все же тревожило его воображение, он забывал о буре и о возможной смерти, - вернее, она настойчивее напоминала 6 своем близком присутствии, но ничего пугающего не было в этом напоминании, ибо гений Эдгара утишил и укротил даже смерть, сделав ее обычным персонажем в необычной поэме.

– Это божественно!
– воскликнул француз, перелетая с одной стороны каюты на другую. То же, но более сосредоточенно и деловито проделал и Эдгар. Над Балтикой бушевала гроза, смотрители маяков не спали на Балтике третьи сутки.
– Вы, сэр, поэт, - проговорил француз и, желая особенно польстить сожителю по каюте, добавил: - Вы, сэр, могли бы зарабатывать большие деньги в Париже, только пожелайте! Париж не скупится на развлечения, сэр... Ох, подумать только, что мне предстоит возвращение той же дорогой!..

– Я прочту вам "Улялюм", - сказал Эдгар.
– Прошу не лгать мне в ваших комплиментах, мосье. Достаточно будет обычного восхищения во взгляде. Держитесь крепче, не перебивайте, я начинаю.

И он прочел - голосом низким, тоном печальным, с интонацией торжественно-скорбной - первые четыре строки, они заставили француза немедленно же уйти взглядом в себя и забыть о том, что он на корабле и что за стенами каюты неспокойное море.

Небеса были грустны и серы,

Прелых листьев шуршал хоровод,

Вялых листьев шуршал хоровод,

Был октябрь одинокий без меры...*

Эдгар перевел дыхание. Вдруг он почувствовал величие свое, меру того, что он сделал, того, что делать умеет и, может быть, сделает еще, если судьбе угодно будет отпустить ему десять-пятнадцать лет жизни.

– Был незабываемый год, - произнес как обычную, не стихотворную фразу Эдгар и, откашлявшись, весело глядя на француза, закончил первую группу строк:

Шел вдоль озера я, вдоль Оберы,

В полной сумрака области Нодд,

Возле озера, возле Оберы,

В полных призраков зарослях Нодд.

Странное, непонятное дело: "Улялюм" утишил бурю. Судно перестало раскачиваться, оно просто плыло, покачиваясь и поскрипывая, и было похоже, что каждая деталь судна, каждый винтик, гвоздик, вся его обшивка, все, что на борту, и все, что внутри, - все прислушива

* Перевод Н. Чуковского.

лось сосредоточенно, затаенно, в сговоре с морем, воспринимало гневом своих стихий страстную тоску чуждой стихии, той, что подарил один из пассажиров "Роберта Фултона".

А что сказать о французе? Он слушал и запоминал и, возможно, запомнил бы, если бы... Когда Эдгар закончил свою маленькую поэму и, устав и чувствуя внезапную жажду, опустился на койку, француз протянул ему руку и поблагодарил на своем родном языке:

– Великолепно, сэр! Это на грани гениального, сэр! Но у меня кружится голова, я заболеваю... Если мне суждено умереть, сэр, очень скоро, то - благословит вас бог за ваше мудрое, редчайшее приуготовление меня к смертному часу... Мне, сэр, очень нехорошо...
– И повалился на койку.

Большая, страшной силы волна ударила в левый борт, судно накренилось, и еще раз ударила волна так, что стенка напалубной каюты отошла и отвалилась, как ненастоящая, как на сцене. Еще одна волна, подобно длинному и широкому языку, кончиком своим кольнула француза, приподняла его и вынесла наружу, в мир, во Вселенную, в покои Улялюм, - вынесла вместе с Эдгаром, но кинула в бездну только француза. Эдгар, потеряв сознание, вскоре очнулся. Было страшно холодно. Крупными, зловещими хлопьями падал снег. Что-то делала на палубе и о чем-то кричала команда "Роберта Фултона". Скрипели снасти. Килевая качка сменила бортовую.

– Где я?
– спросил Эдгар, вслушиваясь в нестрогий ропот моря и в свою интонацию, показавшуюся ему сейчас исполненной иронии: вот так передразнивают, пародируют ставший шаблонным вопрос о том, где герой находится.
– Где я?
– уже с улыбкой повторил Эдгар и, весело, по-мальчишески рассмеявшись, громко позвал на помощь: - Сюда! Ко мне! Скажите же наконец, где я?

Было темно. Кто-то ответил Эдгару:

– Не кричите, сэр! Вы среди друзей, не беспокойтесь!

И эта фраза показалась ему неживой, жеванной и пережеванной авторами рассказов в воскресных приложениях к газетам всего мира.