– Артур Гордон Пим дышал в трюме точно таким же воздухом, - вслух произнес Эдгар и, согнувшись, чтобы не удариться головой о притолоку, вошел в помещение трактира, одного из тех дешевых приютов, где за три пятака дают водку, соленые 'огурцы и сколько угодно хлеба. Матросы с "Роберта Фултона" запомнили и полюбили это веселое заведение за то, что хозяйкой его была прекрасная Мария по фамилии Гаврилова. Она и сейчас была здесь, она занимала место за стойкой, величественно улыбаясь вошедшим.

– Очень рада видеть вас, господа, - сказала она по-английски.
– А это кто с вами?

Ей не ответили, было очень шумно, дымно от десятка трубок с крепким табаком и русской махоркой, пахло кислыми щами, спиртом и осенью - тем запахом, который можно отыскать только в Санкт-Петербурге и только в сентябре. Матросы нашли свободное место за длинным деревянным столом и, забыв о своем спутнике, занялись выпивкой. Эдгар встал подле стены и, раз взглянув на хозяйку, уже не в состоянии был отвести от нее взгляда.

Он даже капюшон опустил за спину, он даже дышать стал реже и настороженнее, приложил правую руку к сердцу и поблагодарил создателя за то, что он устроил так, что вот сейчас его покорный, несчастный раб находится на чужой земле и созерцает великое, неслыханное чудо: в русском трактире видит Виргинию - живую Виргинию, чуточку располневшую, чуточку похорошевшую, немного более румяную, чем она была прежде, здесь, на земле, живая, но - вот она...

– Мадам!
– крикнул Эдгар, протягивая руку к хозяйке, улыбаясь ей бессмысленно, тупо, блаженно, - Виргиния!
– крикнул он и опустился в изнеможении на стул подле прилавка.
– Виргиния!
– повторил он, не опуская рук, и хозяйка, Мария Гаврилова, поняла это, как просьбу, как заказ. Она спросила:

– Господину угодно водки или пива? Господин хочет поесть и потом лечь спать?

Музыкой прозвучали эти слова для Эдгара. Он ответил немедленно:

– Виргиния, дорогая моя, дай мне что-нибудь, кроме себя самой! Ты уже моя, ты переплыла океан и...

Сидящий рядом с Эдгаром расхохотался, услыхав со-. вершенно трезвую речь совершенно трезвого человека в этом веселом, пьяном заведении: какие-то бородатые, длинноволосые люди в странном одеянии, похожем на детские рубашки, в синих штанах, заправленных в длинные с голенищами сапоги, ежеминутно чокались, целовались и опрокидывали себе в глотку доверху налитые кружки, а потом морщились и нюхали корочку хлеба. Беззубо улыбающийся старик в белой рубахе до колен играл на балалайке и плакал. Полуодетая женщина лет сорока, седая и некрасивая, кокетливо улыбнулась Эдгару. Его передернуло. Сосед предложил ему сигару, присовокупив на чистейшем английском языке:

– Почтенный сэр, вам необходимо покинуть это заведение и отправиться в гостиницу для иностранцев, что в доме нумер четыре по пятой линии Васильевского острова.

И все, что Эдгар видел, видел он, как сквозь пелену тумана, зыбкую и тусклую: помещение трактира освещено было дюжиной толстых сальных свечей, которые отчаянно чадили, пламя на их фитилях плясало и дергалось. И все, что Эдгар слышал, доходило до него откуда-то издалека, из глубин морских, таинственных, сонных, влажных. В этом волшебном чужеземном мареве трактирщица за стойкой казалась реальностью, несмотря на то. что все вокруг было небывало и непохоже на ту жизнь, которую Эдгар оставил каких-нибудь двадцать минут назад.

– Сэр, еще раз настоятельно советую вам покинуть этот трактир, - услыхал Эдгар тот же голос, тот же родной язык. Кто привел вас сюда? Это очень нехорошее место, сэр. Ощупайте ваши карманы, - целы ли в них деньги, в кармане ли ваш пистолет? О, здесь не просто воры, а истинные артисты своего дела!

Эдгар обвел взглядом полумрак, аквариум, сон. Его приятели-матросы пели, запивая каждые два-три слова чем-то очень крепким в оловянных кружках. К матросам дважды подходила хозяйка, матросы обнимали ее, хлопали по спине, пытались поцеловать...

– Не сметь!
– крикнул Эдгар, сжимая кулаки и губы.
– Не сметь! Кто дотронется до Виргинии, тот будет иметь дело со мной!

– Так я и знал, - проговорил сосед, но уже порусски, - он обратился к кому-то из своих собутыльников.
– У него сумасшедшие глаза, - добавил он и сказал в самое ухо Эдгару: Немедленно уходите отсюда! Вы уже обратили на себя внимание! Это опасно, мой друг...

Рявкнула гармонь, подкованные каблуки ударили о каменный пол, бородатый певец затянул что-то скорбно-веселое, кто-то разбил штоф зеленого стекла, кто-то дал кому-то в ухо, вдруг потухли почти все свечи, ктото ругался и плакал одновременно. Эдгар не отводил взора от хозяйки.

В самом деле, она была чрезвычайно и неосмотрительно хороша собою. В полумраке ее лицо казалось таким божественно пленительным, что боязно было дышать и улыбаться при взгляде на него: глаза сияли, как светлое воспоминание о чем-то, может быть и не бывшем никогда с тобою, а полные губы и высокий чистый лоб вызывали в сознании Эдгара какие-то смутные, отдаленные ассоциации с ритмом его "Ворона", с музыкой его "Улялюм". Хозяйка, принявшая облик Виргинии, картин и припоминаний, которые обступили Эдгара, пригвоздили его к стене трактира и потушили прошлое, - зачем она ему, если чудо все же существует, а если его нет, если это всего лишь ошибка, недоразумение, то, значит, черт знает что и сама наша жизнь...