– Мой повелитель, - сказал один из монголов, сидевший через несколько человек от меня, - не следует полагаться лишь на слова чужеземца. Позволь нам испытать его.

У говорившего был недоверчивый взгляд, характерный для людей определенной профессии. Не знаю, существовала ли у Угэдэя собственная служба безопасности, но, если она существовала, этот человек вполне мог быть ее шефом.

– Что ты предлагаешь, Кассар?
– лениво поинтересовался Угэдэй.

– Пусть чужеземец станет там, - монгол взмахом руки указал на открытое место посредине шатра, - а твои телохранители выпустят в него несколько стрел. Только тогда мы доподлинно узнаем, что к чему.

Прежде чем ответить, Угэдэй пару минут задумчиво изучал пальцы собственных рук.

– Но если все эти истории сплошной вздор, мы убьем посла, Кассар.

– Мертвый посол лучше, чем живой колдун, - проворчал монгол.

– Дадим ему саблю, и пусть он сразится с Чамукой, - предложил другой монгол.
– Это будет и справедливо, и интересно.

– Пусть поборется с кем-нибудь, - подал голос третий придворный.

Угэдэй выслушал все три предложения, продолжая медленно прихлебывать вино.

Елю Чуцай, серьезный и безучастный ко всему, не сказал ни слова.

Я понимал, что, если будут выбраны первые два испытания, мне придется защищаться. Тогда монголы поймут, что в историях, ходивших обо мне, было не так уж много преувеличений. В этом отношении третье предложение представлялось мне более предпочтительным, хотя я узнал, что даже товарищеские поединки монголов нередко заканчивались смертью. Я заметил, что, поднеся кубок к губам, Угэдэй бросил на меня внимательный взгляд. Вероятно, тогда я впервые задумался над тем, что его показное пьянство являлось своеобразным приемом, которым он пользовался, чтобы оценить ситуацию и выиграть время для принятия правильного решения.

Опустив кубок на ковер, Угэдэй поднял правую руку. В шатре мгновенно наступила тишина.

– Ясса учит нас быть гостеприимными с чужестранцами, которые приходят к нам в лагерь, - произнес Угэдэй голосом, вдруг ставшим необыкновенно звучным и твердым.
– Этот человек - посол из далекой страны. Он не может быть подвергнут испытанию, словно жеребенок-однолеток или только что выкованная сабля.

– Но Ариман предупреждал нас...
– начал было Кассар, даже не пытаясь скрыть недовольство.

– Я сказал свое слово, - произнес Угэдэй голосом, не допускавшим возражений.

Его слова положили конец дискуссии. Великий хан откинулся на спинку трона. Он бросил взгляд на кубок, стоявший на ковре, но не прикоснулся к нему. Легким кивком головы указав в сторону женщин, сидевших слева от него, он снова обратился ко мне:

– Я слышал, с тобой живет женщина, лекарка. Доволен ли ты ею? Может быть, хочешь иметь другую? Достаточно ли у тебя слуг, чтобы удовлетворить твои нужды?

– Я вполне доволен своим положением, о мой великодушный повелитель, поспешно ответил я.

Он на секунду прикрыл глаза, словно волна боли внезапно прокатилась по его телу.

– Ты посол из западных земель, - продолжал он, вновь открывая глаза. В послании Субудая говорится, что ты многое знаешь о странах, лежащих позади черноземных равнин. Какова цель твоего прибытия ко мне?

Неплохой вопрос, особенно если знать, как на него ответить.

Я понимал, что с моей стороны было бы весьма неосторожно попытаться настроить Угэдэя против Аримана, не имея весомых доказательств своей правоты. Елю Чуцай не зря предупреждал меня, что в тех случаях, когда монголы не могли или не хотели докопаться до истины, они обычно выбирали простейший способ решения проблемы - казнили обоих спорщиков.

Пришла моя очередь изучать глаза Угэдэя. Я нашел в них боль, понимание и, наконец, то, что меньше всего ожидал увидеть, - доброжелательность. Этот человек без колебаний мог приказать сжечь города целой страны и поголовно вырезать их население, интуитивно или из чувства противоречия, не желая прислушиваться к мнению своих советников, решил, что я не представляю для него угрозы. Опять же, по той или иной причине, он доверял или, по крайней мере, хотел доверять мне. Но даже если я ошибался в своих оценках, он, во всяком случае, не был тем пьяным глупцом, каким обрисовал мне его Елю Чуцай.

– Мой повелитель, Великий хан, - произнес я, понижая голос.
– Не могли бы мы поговорить так, чтобы другие нас не услышали? То, что я хочу вам сказать, не предназначено для посторонних ушей.

Несколько секунд он обдумывал мои слова, затем кивнул в знак согласия.

– Позднее. Я пошлю за тобой.

Затем, повысив голос, чтобы все присутствующие могли его слышать, он задал мне следующий вопрос:

– Как тебе удалось пересечь Тянь-Шань в этих сандалиях?

Этот вопрос вызвал новый взрыв веселья у монголов, за которым последовало еще несколько, по мере того как я в деталях описывал мои злоключения на пути от Персии до Каракорума. Наступила уже ночь, но они продолжали задавать мне вопросы о моей стране и о море, которое отделяло ее от Европы. Я описал им Атлантический океан как бурное, опасное для плавания море, бездну, непреодолимую для монгольской конницы, что, кстати, вполне соответствовало действительности.