Перед отъездом сюда сдала книжку в издательство. Условное название "Тени Зазеркалья". О театре, ролях и актерах. Но выйдет тоже в 92-м году. У нас все медленно. И так во всем. Как русский самовар: долго-долго не закипает (надо и разжигать, и продувать, и т.д. ), а потом долго-долго не остывает.

Анастасия Борисовна, письмо кончаю. Больше в номере нет бумаги. Ваши ребята, конечно, не объявились. Бог с ними! Но в следующий раз с оказией ничего мне не посылайте, это ненадежно. Мне приятно Ваше внимание, но я пока, слава Богу, езжу и что-то зарабатываю. Помните у Чехова: "Немного, но на жизнь хватает". Обнимаю Вас. Не болейте. Скоро наша Пасха. Христос Воскрес!

P.S. Анастасия Борисовна, если не трудно, позвоните, пожалуйста, в Амхерст Вике Швейцер и поблагодарите от моего имени за кассету Иосифа Бродского, которую она прислала мне. У меня нет ее адреса. Она очень хороший человек.

Декабрь 1991 года"

ВТОРОЕ ПАРИЖСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Когда французы берутся за какую-то идею, они сначала в нее "вгрызаются", а потом забрасывают. В 1999 году они решили понять, почему в России молятся на Пушкина. Поставили ему памятник в сквере Поэзии, рядом с Гюго. А в Театре Поэзии, около центра "Помпиду", где до этого русские никогда не выступали, устроили цикл вечеров. Владимир Рецептер, актеры Анатолия Васильева, Юрский, я - каждый выступал со своей пушкинской программой. После наших вечеров зрители устраивали в зале ночные радения. Ставили свечки, гасили свет (так они сломали весь свет, который долго ставил для себя Васильев) и читали Пушкина, севши в круг. А потом кто-нибудь вставал и говорил какой-нибудь "новый" факт биографии Пушкина. И все: "Ах!"

Открывал весь цикл вечеров Андре Маркович, он сейчас заново переводит всю русскую классику. В Малом зале он читал лекцию о Пушкине. Я пришла послушать. В зале - французы. Основная мысль, которая, кроме хрестоматийных сведений, была в его лекции: Дантес не мог быть влюблен в Наталью Николаевну, потому что он был голубой. У слушателей - шок. Директор Театра Поэзии, когда я потом с ним ужинала, все время повторял: "Дантес, оказывается, был голубой!.." Да, голубой. Такие они для себя Делали открытия.

На своем вечере я читала стихи и делала какие-то

325

комментарии по ходу. Ну, например, как возникла "Осень". Это ведь не про времена года. Это впервые описано, как возникают стихи:

Душа стесняется лирическим волненьем, Трепещет, и звучит, и ищет, как

во сне, Излиться, наконец, свободным проявленьем...

Или "Бесы", которые написаны 7 сентября, в первую Болдинскую осень, перед женитьбой. Тогда светило солнце, а в стихотворении - бег зимней тройки, вьюжность. То есть это было - смятение души.

Я построила концерт так, чтобы ритмы были разные, не повторялись. Все стихи были напечатаны в программке, я боялась, что зрители начнут шелестеть программками и мне мешать, но они сидели тихо, как мыши. Я была сильно освещена, не видела их и думала: "Что они, спят, что ли?" После концерта спросила переводчицу, которая сидела в первом ряду, она говорит: "Нет-нет, они читали, но так тихо!" На самом деле Пушкина перевести невозможно. Например, та же "Осень". Эпиграф из Державина: "Чего в мой дремлющий тогда не входит ум". Именно дремлющий - на грани сна и бодрствования, на грани Жизни и Смерти. И вся "Осень" на этой грани. А переводят: "Чего в мой мечтающий тогда не входит ум". Смысл потерян, не говоря уже о музыке. Или еще: "Подъезжая под Ижоры, / Я взглянул на небеса..." Ижоры - это предпоследняя станция перед Петербургом. Ехали они с Вульфом и, видимо, вспоминали племянницу Вульфа. В середине стихотворения Пушкин вроде бы объясняется ей в любви, но именно - "подъезжая под ИЖОРЫ". Кончается стихотворение словами: "И влюблюсь до ноября", то есть все - несерьезно. А переводят: "Подъезжая к какой-то маленькой деревне". Юмор пропадает.

Еще в Москве я знала, что буду выступать в Театре Поэзии на большой сцене. Зала этого я не видела и, со

326

бираясь, все думала: как бы мне его оформить? У меня дома есть гипсовый скульптурный портрет, но не повезешь же с собой такую глыбину! Я позвонила в музей Пушкина и попросила какую-нибудь репродукцию портрета Кипренского. Потому что Кипренский хотел - еще при жизни Пушкина - сделать выставку в Париже, но не получилось. Тогда же Пушкин написал прелестное стихотворение:

... Себя, как в зеркале я вижу, Но это зеркало мне льстит.

Так Риму, Дрездену, Парижу Известен впредь мой будет вид.

Французы очень красиво подвесили этот портрет - вся сцена была затянута черным, а он словно парил в воздухе. Я рассказала зрителям про портрет из музея Пушкина, и в конце вечера ко мне подошел какой-то американский корреспондент, стал что-то говорить и потом удивленно спрашивает: "Музей Пушкина дал этот портрет?!" Я говорю: "Да-да". И только потом я сообразила: он решил, что это оригинал. Так и пошло в американскую прессу. Так что Кипренского я возила в Париж. Наконец-то осуществилась мечта художника!

Я специально осталась в Париже еще на месяц, чтобы походить в театры.

Первое, что я посмотрела - "Ревизор" в "Комеди Франсез" (режиссер Жан-Луи Бенуа, перевод - Марковича). Начинается очень забавно: открывается второй занавес, а на сцене стоит огромный диван, на котором очень тесно, в толстых меховых шубах, сидят все эти Бобчинские, Добчинские, Ляпкины-Тяпкины, а перед ними ходит Городничий и говорит, что едет Ревизор. Меня это начало испугало, я подумала: опять русская клюква. Но этот гротеск был и в гримах, и в мизансценах, и в актерской игре. Первое появление Хлестакова - прекрасно. Всегда его играют таким